Когда до ухода на дежурство остается несколько минут, и Сабина уже стоит в дверях, ей на телефон поступает звонок.
'Лечебница-психиатр' высвечивается на дисплее.
Палец привычно тянется на сброс звонка, но прямо над значком замирает. Мелодия продолжает наигрывать, а затем смолкает. Девушка выдыхает и хочет вернуть телефон в карман уже надетого пальто, когда экран загорается вновь. На этот раз Сабина все же отвечает.
– Слушаю.
– Сабина Алексеевна, добрый вечер, это Гавришкин вас беспокоит. Мы недавно с вами разговаривали по поводу вашей мамы.
– Да, я помню, Алексей Петрович.
– Вы обдумали то, что мы обсуждали?
Сабина некоторое время молчит, ничего не отвечая, и ее собеседник продолжает:
– Алло, меня слышно? Сабина Алексеевна?
– Да, слышно. Я все еще думаю о том, что вы сказали.
– Не хочу лезть не в свое дело и как-то на вас давить, но сами понимаете, вопрос лучше решить поскорее. Может, вы сможете приехать? Я бы оформил для вас пропуск на проходной, и рассказал о возможном алгоритме действий. Хотя здесь вам, возможно, лучше поможет грамотный юрист. Последнее время апелляции об условно-досрочном для таких пациентов удовлетворяют, спасибо недавнему скандалу. Я, как и обещал, делаю, что могу, но если диагноз подтвердится, вашу мать переведут в паллиативную часть… А там не те условия, которые пойдут ей на пользу.
Руки чувствуют внезапную слабость, и девушка на какое-то время отнимает телефон от уха, прикрывает глаза. Зря она взяла трубку, но человеку на том конце провода этого не объяснишь. Он действует из лучших побуждений, откуда ему знать, что она просто не может? Даже мысль о том, чтобы увидеться с матерью, вызывала удушье.
– Я приму это к сведению, – коротко говорит Сабина и торопливо завершает звонок, не дожидаясь ответа врача. Горло царапает, сжимает плотным кольцом, обрывая дыхание.
Не сейчас. Она решит все еще немного позже, а пока нужно поторопиться.
***
Когда дежурство только начинается, и Сабина неспешно заполняет в компьютере рабочие данные, к ней заглядывает уже освободившаяся Любовь Григорьевна, вместе они проводят пару минут за приятным разговором. Вскоре женщина уходит домой, передав (с наказом обязательно съесть) небольшой пакет с чем-то увесистым и аппетитно пахнущим, и девушка остается одна. Второй медсестрой на смене должна быть Маша, которой все еще нет на месте, и Сабина вспоминает, что после вчерашнего обеда больше ее не видела.
Может, отпросилась? Но Любовь Григорьевна ничего такого не говорила перед тем, как попрощаться, – размышляет она, принимаясь за подготовку медицинского столика – скоро предстоит делать обход.
После того, как все плановые обязанности завершены, время подходит к двенадцати ночи. Сабине нравится это время, наполненное тишиной больничных стен, неясным, но уютным светом желтоватых ламп, и ощущением полной оторванности от остального мира. Днем в больнице постоянно какое-то движение, само здание, кажется, дышит вместе с каждым шагом пациентов, прогуливающихся по коридорам, голосами персонала и посетителей, всей этой лишенной всякой особенности суетой. Ночью же совсем иное дело – мысли ни на что не отвлекаются, поглощены созерцанием вещей, как они есть. Будто школьник, впервые оказавшийся в школе после ее закрытия, робеет, а затем тянется сделать шаг к темным провалам окон, дверей, и привычные силуэты преломляются, приобретают для него наполненность, смысл, прежде ускользающий от понимания.
