Какими блюдами будут наслаждаться Демидовы, выбирает Стёпина мама. Да, именно она решает, что они будут стейки из говядины, сопровождаемые спаржей с вешенками, и утку с вишней. И никто не спорит. Получается, Евгения глава семьи? Мне она рекомендует карпаччо из креветок с кремом из чёрной смородины, и пармезан с мёдом и кедровым орехом. Тоже не возражаю – это действительно вкусно. К тому же, с мамой Степана, похоже, не спорит никто, и мне не нужно. Мне тем более, как будущей невестке.
ОН
Грачик действительно популярен – едва мы переступаем порог банкетного зала, как его уволакивают. Слышу, что одни желают выпить со звездой, другие склонить к сотрудничеству или сексу, третьи – сфотографироваться. Собравшиеся на "пати", анонсированные Марой, как представители высшего общества Города, могли бы вызвать недоумение, но я не настолько отстал от жизни, и имею представление о современном бомонде. Пестро одетые, вернее, почти раздетые: бесполые, или наоборот, мачообразные мужчины; подчеркнуто пытающиеся быть сексуальными женщины, с одинаковыми "резиновыми" неподвижными лицами; молодящиеся старухи, накрашенные старики… Таков теперь высший свет Города.
Вначале, Манчини ходит с Даниэлем, передвигаясь от компании к компании, но на нее мало обращают внимания… Графиня отстает от подопечного, и садится ко мне за столик – я в этой карусели участия не принимал, сразу отвалившись от "звезды". Однако, и теперь Мара не сводит с любовника глаз— следит за ним, как коршун.
Манчини и похожа на птицу – маленькое лицо с гладкой, атласной, будто светящейся изнутри кожей; небольшой нос с легкой горбинкой, и маленький же ротик; карие круглые глаза, которые, при некоторых обстоятельствах принимают красноватый оттенок, и становятся похожими на спелые вишни. Ее внешность была модной во времена инквизиции, когда Мария Манчини считалась первой красавицей Пармы, хотя и являлась монахиней – узнал из ее скупых воспоминаний. Блистала графиня и в высшем обществе Города, в 1822 году. В то время мы с нею познакомились, и я был поражен ее соблазнительным обаянием. Впрочем, сияла графиня Манчини и в наполненный холодной эстетикой смерти "серебряный век".
А какое у нее тело! Шикарное! И почти ни сколько не скрыто кружевным коротким недоразумением. Впрочем, Мара, на моей памяти, всегда одевалась сексуально.
Волосы графини тоже роскошны – длинные, густые, тяжелые… Сегодня они уложены в низкий узел, напоминающий прически дам девятнадцатого века, моего любимого времени. В зале полумрак, лампы в виде свечей, и если бы у графини был другой, более похожий на платье наряд, я бы представил, что мы находимся в тех годах, в ее салоне, а мелькающие вокруг нас люди – фрейлины, кавалергарды, сановники, поэты… А не это вот все.
Мы молча попиваем красное вино, единственный алкоголь, который приемлем. Между нами такая близость, что находится вместе, и молчать, нисколько не напряжно.
Сквозь панорамные окна можно любоваться историческим, почти нетронутым центром города – тускло поблескивающей позолотой храмов, шпилями древних крепостей, широкой лентой реки, воды которой кажутся неподвижными, застывшими, и напоминают крепкий черный чай. И бесконечным множеством домов с их уникальными, присущими только этому городу, крышами.
Снова представляю, что я в девятнадцатом веке, теперь в своем доме на набережной. Уже вечер, но я только встал с постели, и смотрю на город через окно второго этажа, размышляя, куда, в чей салон, сегодня отправлюсь. Явственно слышу ласковый голос маменьки: "Николенька, ты проснулся?" Накатывает тоскливая волна ностальгии… Вернутся бы в то время, и все исправить…
