Вино ударило в наши и без того разгоряченные планами головы, и в полночь мы с Лизой перешагнули порог ее квартиры, чтобы, хорошенько все осмотрев, решить, за какие деньги можно ее сдавать. Одно дело – находиться в квартире, любуясь на красивую мебель и посуду, другое – оценивать ее именно с этой, практической точки зрения.
Я была просто поражена, когда при свете фонарика увидела лишь голые стены. Да, Лиза говорила мне о голых стенах, но я была уверена, что это все-таки не совсем так, что она преувеличила, однако только в одной комнате я увидела кушетку и шкаф, и все! Даже кухня была пустая. А еще недавно там стоял очень красивый итальянский гарнитур.
– Я дам тебе кое-что из мебели, чтобы квартирантам было где спать. А еще лучше найти таких жильцов, которые въехали бы со своей мебелью. Ладно, пошли отсюда, тебе не надо здесь находиться… «…ты можешь здесь окончательно свихнуться…» – так и вертелось у меня на языке.
Лиза, вероятно, понимая это и подчиняясь мне, покорно покинула квартиру.
Я постелила ей в гостиной на диване, пожелала спокойной ночи, вернулась на кухню и всплакнула. Так мне стало ее жаль, сил нет! Ладно, узнать, что твой муж изменяет, это случается сплошь и рядом. Но эти двое покалечили Лизу, я была уверена, что оказавшаяся не случайно рядом с квартирой ее подруга Валентина, может, поначалу и не собиралась причинять ей увечья и заявилась исключительно для того, чтобы хотя бы внешне поддерживать с ней дружеские отношения, как бы пустить ей в лицо очередную порцию «дружеской» пыли: вот, мол, и я, шла мимо, заглянула на огонек. А когда, приблизившись к двери, увидела незащищенную драгоценную ручку арфистки на косяке металлической двери, не выдержала и от переизбытка неприязни к сопернице (успешной, талантливой, красивой и богатой) шарахнула по ней дверью! Какая же она мразь, гадина!
Я помыла посуду, допила вино из своего бокала и пошла спать.
Она сказала, что ненавидит меня за то, что я такой, какой есть. Что она готова застрелить меня, зарезать, отравить из-за моего благородства, что я раздражаю ее так, как никто другой.
Понятное дело, будь она трезвой, вряд ли вела бы себя так по отношению ко мне. Но трезвой я видел ее все реже и реже. И не сказать, что она много пила, нет, но без капли коньяку уже не могла. Иногда мне казалось, правда, что она наливает себе коньяк в рюмку не ради самого коньяка, а ради вида хрустальной рюмки с золотистой жидкостью, которую она любит разглядывать на свет. Что эта рюмка с золотым коньяком стала частью ее нежной руки.
То, что происходило с нами, иначе как полным бредом назвать было нельзя. Люди не должны так жить, так мыслить, так чувствовать, наконец. Это извращение. Болезнь.
Однако я каждый день приходил к ней и вручал цветы. Иногда букет был с запиской, но чаще всего – нет. Первое время я почти каждую неделю покупал ей по вазе. Понятное дело, что ваза должна была быть невероятно красивой, роскошной и дорогой. Квартира Вероники была сплошь заставлена вазами с цветами. И моей обязанностью было каждый день напоминать ей о том, чтобы она сменила воду, выбросила отжившие свой короткий век цветы… Домработницы в доме не было. Принципиально. Хозяйка слишком ценила свое спокойствие, уединение и свободу, а потому о том, чтобы по комнатам расхаживала какая-то тетка или девка с пылесосом, и речи быть не могло.
