– Можно, – лениво отозвался Влад.
– Это классика, – предупредила она. – Сейчас я переживаю период Рахманинова, если так можно сказать.
– В каком смысле? – заинтересовался он.
– Период увлечения его музыкой. У меня всегда так происходит, и с живописью, и с поэзией, и с кинофильмами. Вдруг какое-то музыкальное произведение, или книга, или картина художника, настолько меня захватывает, настолько соответствует моему восприятию мира, настроению, душевному состоянию, мыслям, что я полностью погружаюсь в произведения этого мастера. Постоянно слушаю его сочинения, или перечитываю снова и снова его книги.
– И сейчас у тебя период увлечения Рахманиновым?
– Да. Хочу, чтобы ты послушал одну его небольшую вещь.
Она встала с кресла и прошла в комнату. Через пару минут раздались первые аккорды, и через открытые двери и окна на веранду полилась музыка.
– «Элегия» си-бемоль, – сказала она, остановившись в дверном проеме. – Он сочинил ее, когда ему было девятнадцать.
Влад смотрел на нее – прекрасное женское изображение в раме двери, как картина великого художника. Казалось, не только слух, но все тело Ясмин, внимало звукам музыки, с трепетом отзываясь на каждую ноту. И хотя перед ним сейчас стояла современная девушка в открытой майке и коротких шортах, в своем воображении он видел прелестную и беззащитную барышню 19 века, томную, загадочную, в невесомом полупрозрачном газовом платьице.
Отзвучал последний аккорд – словно последнее «прости» чему-то несостоявшемуся, – и застывшая картина в дверной раме ожила.
– Какая удивительная музыка… Я слушаю ее только в исполнении самого Рахманинова. Это важно. В ней, и печаль, и тоска по чему-то несбывшемуся – быть может, по утраченной любви, – и светлая грусть… И еще, это расставание с чем-то очень дорогим, невозможность иметь то, чего так страстно желаешь. Это болезненно прекрасно… – в глазах ее заблестели слезы. – Послушаем еще раз?
Он кивнул, растроганно глядя на нее. Она вернулась в комнату – и снова зазвучала музыка. Почему-то у Влада внезапно возникло ощущение, что Ясмин без слов говорит ему о неизбежном прощании. О том, что они расстанутся навсегда, и эта музыка будет напоминать ему об ее чувствах, передаст ее невыразимую печаль, ее воспоминания о несостоявшейся любви. Но он тотчас сердито отбросил прочь это мимолетное впечатление. Они никогда не расстанутся. Никогда! Потому что это невероятно, немыслимо. А значит и не случится.
Последний аккорд «Элегии» отзвучал, оставив в его душе тревожное послевкусие. Ясмин вернулась на веранду и села в кресло. Влад бросился перед ней на колени, взял ее тонкие изящные кисти в свои ладони, заглянул снизу вверх в чудесные карие глаза, опушенные черными загнутыми ресницами – и все его страхи растаяли. Он подхватил ее на руки и понес наверх, в спальню. Она обхватила его шею, хохотала и болтала голыми ногами. Длинные пушистые волосы щекотали ему лицо и плечи. Впереди их ожидал прекрасный майский день, наполненный радостью и счастьем. Счастьем, которое будет длиться вечно, потому что немыслимо, чтобы их любовь закончилась.
Отныне грядущее лето виделось Владу в восхитительно радужных красках. В июне начнётся экзаменационная сессия, и они смогут видеться чаще. Если, конечно, ее дед совсем не переедет на дачу. Увы, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает, так что розовым мечтам, лелеемым Владом, не суждено было сбыться, ибо дед окончательно переместился за город. Но они с Ясмин часто созванивались, она приезжала в университет на консультации и экзамены, и Влад дожидался ее возле аудитории, или на улице, благо уже наступило настоящее лето.
