Здесь наверху дул ровный и холодный ветер. Казалось, что их только двое во всем мире, и они парят над городом в бесконечном воздушном океане. Владу вдруг показалось, что под воздействием ветра, дом слегка раскачивается, он едва не потерял равновесие и отпрянул от края крыши. Ясмин обеспокоенно оглянулась. «Тебе не холодно? – спросил он. – Давай поищем местечко за ветром. – Он огляделся в поисках пристанища, где можно было бы удобно устроиться, – да вон хотя бы за тем выступом…» Они подошли к бетонному выступу, напоминавшему ребро мифического левиафана, и осмотрелись. Чуть в стороне стояли несколько сиротливо зябнувших стульев, вероятно, забытых здесь с лета; Влад перетащил пару стульев прямо под стену, и они удобно расположились рядышком, укрывшись от ветра.
– Интересно, – задумчиво сказала она, – зачем на крыше эта бетонная стенка?
– Наверно, брандмауэр, – предположил он.
– Да, вероятно…
И они надолго замолчали, наслаждаясь непривычной плотной тишиной, которой никогда не бывает там, внизу, в земном беспокойном мире – и близостью.
– Одно время я увлекался японской литературой, – сказал он. – Ну, там Кавабатой, Мисимой, Акутагавой… И меня по-настоящему доставало – я тогда все-таки был моложе, – серьезно пояснил он – это их особенное, с нашей точки зрения, даже чрезмерное переживание красоты окружающего мира. Первозданной красоты, что ли. Тогда для меня необычно и, пожалуй, диковинно звучали понятия: «любование луной», «любование снегом», каким-нибудь там отражением луны в воде… А теперь, кажется, я это чувствую, понимаю… – он неотрывно, словно загипнотизированный, смотрел на слегка затемненный с одной стороны голубовато-серебряный, словно выточенный из горного хрусталя, лунный шар.
– «Пригоршню воды зачерпнул./ Вижу в горном источнике/ Сияющий круг луны,/ Но тщетно тянутся руки/ К неуловимому зеркалу». – Негромко и отрешенно произнесла она.
– «Равнина небес./ Луна полноты достигла./ Тропу облаков,/ Единственную из всех,/ Избрал для странствия ветер». – Отозвался он.
– «Лунный прекрасен свет,/ Когда сверкает россыпь росы/ На вишневых цветах,/ Но печальная эта луна/ Над зимним увядшим лугом…»
– «Пришлось разлучиться нам,/ Но образ ее нигде, никогда/ Я позабыть не смогу./ Она оставила мне луну/ Стражем воспоминаний».
– «Глубокой зимой/ Как ослепительно ярко/ Блещет лунный свет!/ В саду, где нет водоема,/ Он стелется, словно лед».
– Никогда бы не подумала, что тебе нравятся японские танка, – после долгого молчания сказала она. – Значит, у тебя тоже есть «Капля росы»?
– Ну да. Томик японских пятистиший, – подтвердил он. – А ты думала, я не воспринимаю подобные стихи?
– Только не обижайся, – она повернула к нему лицо с блестевшими в темноте глазами, – но ты производишь впечатление экстраверта, общительный, легкий на подъем. Обычно такие люди не склонны к философии и отвлеченным размышлениям.
– Возможно. Но моя общительность – отчасти мимикрия. Не хочу, чтобы кто-нибудь лез в мою душу. Знаешь, как бывает, – откроешься человеку, доверишь что-то сокровенное, а он потом с удовольствием потопчется в твоей душе. – Он усмехнулся, – что-то я все «душа» да «душа», словно проповедник какой.
– А что в этом плохого? В наше время некоторые умудряются жить вовсе без души. И вполне счастливо.
– Сейчас я ощущаю себя почти японцем, – снова заговорил он, но теперь уже с легкой иронией. – Ветер, осень, опадающая разноцветная листва, первый ледок по кромке водоемов… И эта луна – неестественно живописная, как на японских гравюрах.
