Цветущие в вечности - страница 7

Изысканно величие поместий знати, возвышенна строгость храмов. Вереницы паланкинов и повозок текут по улицам, собираются толпы – рябит в глазах от узора одежд. Шум торговых рядов и укромные островки чайных домов. Развеваются флажки театров, порочны фонари красных кварталов. А за всей этой красой отрава нищих окраин.

Столица никогда не спит, как не спит и императорский дворец, помнящий еще Старшего Наместника, Иль’Кина. Сулит двор многое гостям. Влечет, точно огонек – мотыльков, гладкостью шелков, великолепием украшений и праздным бытием, прежде чем поймать в капкан, раскрошить на зубах, проглотить, не подавившись. Пузырек яда в рукаве, кинжал за поясом, иглы заколок, шипы колец.

Острее только языки самих придворных. Лелеющие, препарирующие, превозносящие, уничтожающие. Скользят змеи по плитам. Обвивают колоны, прячутся на высоких сводчатых потолках. И у главной змеи самые хитрые глаза – желтые, словно топазы.

– Ваше императорское величество, – кланяется князь. Герб оленя на спине. – Долгих вам лет правления. Да озарят предки ваше будущее, уберегут от невзгод.

Стражи выстроились шеренгами вдоль стен – грозные тени. Еще по два Стража по обе руки от князя и за его спиной. Покоятся ладони на эфесах мечей и древках копий.

Но князь чует их страх. Непроизвольная реакция на его запах, на его движения, на любое его проявление. Шепчутся придворные. Восхищение, трепет, презрение. Не утаить за веерами. Трескаются выражения доброжелательности, выступая испариной на висках.

Явилась Хризантема. Невозможная в своей вольности, принесла весть. Вскидывает руки в благодушном жесте император, поднимается с трона, возвещая:

– Князь Иссу, мой верный друг, – усмешка в уголках княжеских губ столь легкая, что и не приметить. А по мраморным ступеням шаркают парчовые туфли. – Прими же поздравления двора!

Покачиваются нефритовые бусины. Высока корона, тяжела корона. Как и ноша, лежащая на сгорбленных плечах. Моложе князя император, но выглядит куда старше, словно подтачиваемая недугами сосна на фоне могучей скалы.

– Наконец благословили тебя предки сыном. – Рука на плече князя, россыпь перстней.

Невольно затаили дыхание придворные, напряглись Стражи. Но не пронесутся радужные блики. Им здесь не место, ведь любима Хризантема, покорна, как и положено, господской воле.

– Надеюсь, вскоре в моем саду появится новый Цветок, – обнажает зубы император. Клеймо меж княжеских лопаток жжет даже спустя десятилетия.

Молчит безымянный юноша шестнадцати лет. Принимает боль с извращенной благодарностью, содрогнувшись в щемящем удовольствии. Сжаты крепко губы, жаждут клыки под ними доставить такую же боль другому. Осыпать ею щедро, залить в глотку жидким металлом. Так вкусна смерть. До одури, до иступленного возбуждения. Дарит пик наивысшего наслаждения, и нет ничего способного превзойти ее, заключенную в теле даром, кующую зверя.

– И будет он столь же силен и верен, как его отец, – взгляд топазовых очей. Значения в них давят ожиданием.

Горят Цветы, выворачиваясь наизнанку. Резвится юноша во имя собственной свободы.

Прикрывает веки князь, кланяясь вновь. Зычен голос, полон отголосков чужих воплей:

– Благодарю вас за добрые слова, ваше императорское величество.

Мчится золотой олень по закатному полю стяга. Третий год исполнился княжичу. Гудят колокола. Огромными жабами раскрывают пасти и рождают звук, что застревает в костях. Кувшинки на ситцевой глади пруда. Каменные домовины берега хранят урны праха, укрывшись одеялами мха.