Цветы шиповника - страница 16

Я по-доброму посмеиваюсь над его манерой выражать мысли. Антону тридцать лет, и он мой лучший друг. Выглядеть старается лет на десять старше, отрастил огромную бородищу и демонстративно надевает пиджак на голое пузо. Мы пьем коньяк в его холостяцкой квартире и разглагольствуем о вечном.

– Сдается мне, практиканткам ты очень нравишься. Особенно той, голенастой. Неспроста она каждую минуту за советом бегает. Михаил то, Михаил се. Глазом не успеешь моргнуть, уведут и окольцуют.

– Что я, козел, чтобы уводиться?

– Это я так, предупреждаю на всякий случай. Сколько лучших из нас теряло мозги при виде смазливой мордашки.

– Ты о чем сейчас? – сухо спросил я, чувствуя, как у меня каменеет лицо. Больше года прошло, а до сих пор эту стерву забыть не могу. Элеонора! Моя боль, мой зубовный скрежет, мой ночной вой, мой парафренный бред. Я, как сопливый пацан, робел и терялся в ее присутствии.

У нее были длинные черные волосы и смуглая кожа, родимое пятно на предплечье, которое я с упоением целовал. Пахло от нее земляникой и утренней свежестью. Она была красива какой-то дикой, неземной красотой, которая сводила меня с ума.

Она курила тонкие сигареты и пила пина-коладу, забавно оттопырив мизинец. Она была дерзкая и насмешливая, она была со мной, потому что так захотела.

– Ни о чем. Размышления вслух. – Антон разлил коньяк по стаканам в виде футбольных мячей – подарок благодарного пациента – и подвинул ближе тарелку с сыром.

– За Михаила нам выпить пора, ура-ура-ура! – Он одним глотком осушил коньяк и принялся разглагольствовать об особенностях бензобаков и прочих преимуществах легендарных танков. Но я почти ничего не слушал.

Я вспоминал Лену, или, как она предпочитала себя называть, Элеонору, снежинки на ее волосах, когда мы ловили машину; моя тогда находилась в ремонте. Она доверчиво прижималась ко мне и вслух мечтала о красивой жизни. Где-то далеко остался провинциальный городок, мать-алкоголичка и целая вереница кандидатов в отцы. Элеонора со смехом вспоминала, как наведывалась к подружкам, надеясь поесть досыта, и воровала одежду на рынке. А еще как наврала с три короба проводнице и зайцем ехала в Петербург, потому как на билет не хватало денег. Я готов был бросить весь мир к ее ногам, но мира оказалось мало.

Мы познакомились холодным сырым вечером, я пожалел девчонку в короткой юбке, замерзавшую на автобусной остановке, подвез до дома. Рассвет мы встретили вместе, а назавтра она переехала ко мне. Каждый день я благодарил Господа, что надоумил меня ехать другой дорогой, что Элеонора выбрала не бизнесмена, а меня – обычного врача.

Она любила провоцировать и смеялась, запрокинув голову, когда я сердился.

Больше года прошло с тех пор, как я выгнал Элеонору и вынес вещи на помойку. Легко пришла, легко ушла. По слухам, она встретила богатого папика и укатила в Германию. Не знаю, все может быть. Я вижу Элеонору только во сне. Теперь реже, раньше – каждую ночь. Алкоголь не помогал забыться. Ноги отказывали, а голова оставалась ясной. Я до одури таращился в потолок и глухо стонал от нестерпимой боли, а однажды до дыр прогрыз подушку. До сих пор удивляюсь, почему я не сошел с ума. Устроился на полторы ставки, благо в больнице всегда напряг с персоналом; пахал сутки через сутки, чтобы не оставалось времени на воспоминания. Смотрел на разбитых, переломанных людей и говорил себе, что больно – это ноги на вытяжке, что плохо – это по шею в гипсе, а мои проблемы не так страшны.