– Да, это впечатляет, – согласился Горобиц. – Если уж человек сумел упрятать третье измерение в двумерную картинку, то что говорить о Создателе! Откуда нам знать, какие-такие штуковины скрываются под личинами обычных предметов! – Горобиц описал рукой широкую дугу, намекая на домашнюю утварь. – Не выйдет, – вздохнул он сокрушенно. – Потому что мы сами – трехмерные. Так что обнаружить нечто посолиднее свиньи никогда не сможем. Четвертого измерения захотелось? Шиш!
Мартемьянов удрученно катал рюмку в ладонях. Он решил для себя, что со стороны Творца – полное паскудство даже в двумерные, по праву доступные человеку вещи, прятать что-то свое. Здор сидел неподвижно, о чем-то размышляя, и наконец проронил:
– Не скажи!
Мартемьянов и Горобиц не сразу поняли, к кому он, собственно, обращается. Решили, что к Горобицу, поскольку тот говорил последним, и оказались правы. Слегка охмелевший Здор прищурился и прицелился в Горобица пальцем:
– Разве наше богоподобие уже отменили? Если выход в четвертое измерение скрыт, это вовсе не значит, что его нет в принципе. Я где-то читал… не у Мартынова ли? ну да, у него: срезом одномерного объекта – то есть линии – является точка. Срезом двумерного объекта – то бишь плоскости – является линия. Сама плоскость есть уже срез трехмерного предмета, или тела. А тело является срезом…
Горобиц, слушая его, снисходительно кивал.
– Писание, предание, – продолжил он, – срезы четвертого измерения, выходы из тела. Боюсь все-таки, что мы лишены возможности сознательно оперировать своей якобы Богом данной четырехмерностью. Шаг вверх, шаг в сторону, шаг вперед-назад – и баста, дальше – побег, – он посмотрел на пятицентовик, жалкий и брошенный среди хаоса спиралей и разводов. – Интересно, знает ли он, что вот-вот провалится в поросячью утробу? Наверно, и нас Создатель нарочно оставляет в неведении насчет иных пластов бытия.
– Да ну вас к дьяволу, – расстроенно сказал Мартемьянов. – Чешем языки попусту… Вот вам, дескать, гештальт, – что ж, отлично. Попробовали – по нулям. Богу уподобились? – тоже неплохо. Стали разбираться – обратно по мордам! Может, ну ее, морковку перед носом? Изучай, дорогой, разводы своего дерьма, прозревай в них свиней и все, что хочешь, а выше не лезь.
– И правда, – согласился Горобиц. – Национальное богословие под звон бокалов. Богу – Богово, а нам не мешало бы…
Здор, уронив голову на грудь, чистил ногти спичкой. Что-то явно мешало ему в полной мере отдаться прелестям пиршества. Он то и дело посылал сотрапезникам исполненный сомнений взгляд исподлобья. Бросив свое занятие на безымянном пальце левой руки, он сцепил кисти и попытался заломить пальцы, как бы предлагая друзьям отметить, что он на что-то решился и самое время послушать. Но пальцы отказывались хрустеть эффектным хрустом: пухлые и вечно прохладно-потные, они терлись друг о дружку с мерзким скрипом. Оставив эту затею, Здор почел за лучшее обойтись без театра и, кашлянув, начал говорить:
– Не помню, рассказывал ли я вам о домике-прянике. По всей вероятности, нет, – это прозвучало не слишком уверенно. Речь Здора была чуть-чуть смазана и невнятна, так что первые три-четыре слова никто не разобрал.
– Пряников захотел, – удивился Мартемьянов.
– Вспомнил что-то из розового детства, – предположил Горобиц, храня верность классическому психоанализу.
Здор недовольно замотал головой.
