Между тем вокруг царствовала совершенная ночь. Ветра не гуляли, снег подозрительно сверкал, освещенный луной и редкими фонарями, словно сцена юпитерами и софитами. В черном небе ритмично мигали неопознанные красные точки. Безупречные сугробы наводили на мысли о затаившихся снежных барсах и тиграх. Луна искушала четким до полной реальности рельефом, а рядом с ней висела не то звезда, не то комета, не то обычная иллюзия.
Искомый дом они увидели издалека. Им тут же пришло в голову, что по замыслу зодчих решительно все – как архитектура, так и окрестности – должно было отбивать у случайных прохожих желание подойти поближе. Конечно, идиотам правила не писаны, и в разведчиках зрела уверенность, что такими идиотами являются именно они. Но повернуть назад казалось уже несолидным поступком. Выражая общее настроение, Горобиц дал мероприятию идеологическое обоснование:
– Хоть один гештальт да завершим, – молвил он и тут же по пояс провалился в снег.
– Умники вроде тебя привыкли считать, что их сентенции поймет даже ребенок, – буркнул Здор. – Тогда как я все равно не понимаю, что такое гештальт.
– Это с немецкого не переводится, – пропыхтел Горобиц, высвобождаясь из снежного плена. – Означает завершенность действия, образа и в то же время – восприятие их как завершенных. Если мы не разберемся с этой конурой, гештальт не состоится, и нам потом будет жаль утраченных возможностей.
– Точно, – кивнул Мартемьянов, как заведенный топая вперед. – Пожалеем. Себя не знаем, так хоть дело до конца доведем. В кои веки раз.
Здор тихо выругался и огляделся в поисках какой-нибудь палочки-выручалочки на будущее. Но сзади стояла стена только что пройденного лесопарка, а впереди лежало печальное белое поле.
– Довольно странно, – заметил на ходу Горобиц. – Словно умышленно построено: таинственное явление, соответствующий пейзаж, приходите и приобщайтесь. И искать ничего не надо – сплошная классика.
– Здесь раньше тоже был лес, – откликнулся всезнающий Здор. – Собирались что-то сооружать, но передумали.
Тем временем дом приближался. Уже стали хорошо видны зияющие окна, похожие на замершие в яростном крике рты, когда-то в одну секунду упустившие непослушную жизнь. Мартемьянов озадаченно посмотрел на Здора.
– Домик-пряник, говоришь? – спросил он с издевкой.
– Я не настаиваю, – огрызнулся Здор. – Имею я право на личное впечатление?
– Конечно, – утешил его Горобиц. – Тем более, когда оно обманчиво. А именно так и должно быть, если наши подозрения справедливы. Поэтому давайте остановимся и попробуем разглядеть истинную суть этой постройки. Я уверен, что коли такая существует, мы все увидим ее одинаково.
– Так может, лучше зайдем внутрь? – предложил нерешительно Мартемьянов. Он нервно дотронулся кончиком языка до ледяных усов. Его задор шел на убыль.
– Всему свое время, – Горобиц вскинул руку и чуть качнулся. – Сначала – отсюда. Возможно, здесь надо как с альбомом, с дистанции.
Спорить никто не стал. Довольно долго они стояли, подобные оробевшим паломникам, хотя кому-то они, быть может, показались бы скорбными родственниками близ семейного склепа. До боли в глазах они таращились на безмолвное здание, но ничего сверх простого материалистического неудовольствия от созерцания развалюхи так и не ощутили. Здор заметил, что желанного эффекта легче было бы добиться при свете дня, на что Горобиц лишь презрительно фыркнул. Мороз знал свое дело, и постепенно все трое начали переминаться с ноги на ногу, что не могло не сказаться на качестве сосредоточенности. Наконец Мартемьянов вынул из-за пазухи хлебный нож и объявил о своем намерении покончить с этой чертовщиной.
