В горах утро намного сочнее и красочнее, чем внизу, на равнине, так же, впрочем, как и остальное время суток, будь то день, или вечер, или ночь. Но роскошный и величественный горный пейзаж за окном был привычен для взора девушки, и поскольку другого пейзажа она никогда и не видела, то он казался ей вполне обыденным.
Девушка сладко потянулась и зевнула, украдкой прикрыв ладошкой рот, чтобы шайтан не успел поймать её зевок. Затем она встала и подошла к окну. День обещал быть жарким, а снаружи уже вовсю доносились отзвуки повседневной суеты, скрип подвод, ржание коней и возгласы дворовых людей. Начинался день, похожий на все предыдущие и не обещавший каких-либо ощутимых перемен.
Быстро завершив утренний туалет, девушка спустилась вниз, на первый этаж, где её мать уже отдавала привычные указания помогавшим по хозяйству женщинам.
В свои сорок четыре года Парихан сохранила моложавость и подтянутость, несмотря на многочисленные роды детей, которых Аллах щедро ей посылал, но, правда, бывало, и отбирал в младенчестве. Теперь у Ибрагим-бека и Парихан оставалось всего двое сыновей-погодков, четырнадцати и тринадцати лет, и шестнадцатилетняя дочь Айша, чьё лицо так приглянулось солнечному лучу и которая сейчас сидела за большим обеденным столом и со свойственным юности аппетитом ела тонкую лепёшку из пресного теста, заедая её кусочком овечьего сыра и запивая холодным молоком, налитым из изящного серебряного кувшина, которому наверняка было не менее ста лет, ведь кувшин вместе с остальными ценными предметами обихода достался им в наследство от деда, владетельного кази-кумухского хана. Наследство позднее дополнялось всё новыми и новыми роскошными вещами и безделушками, к которым семья привыкла так же, как и к окружающему горному пейзажу, тоже перешедшему к ним в собственное пользование от предков.
Всё было привычным, само собою разумеющимся и по-иному не представлявшимся.
Позавтракав, девушка принялась за вышивание, накануне начатое и отложенное по причине приезда гостей из соседней Аварии. В восемь рук женщины лепили вчера крохотные хинкальные галушки, засыпав ими потом три громадные кастрюли с кипящим мясным бульоном, а ещё четыре женских руки ловко управлялись с изготовлением восхитительных лепёшек с начинкой из творога, ещё загодя разложенного на полотняных салфетках и выдержанного до необходимой степени готовности.
– Ешьте, дорогие гости! – потчевал прибывших Ибрагим-бек, видный мужчина пятидесяти лет, восседавший во главе большого обеденного стола. – Хоть лакский хинкал по размерам и меньше аварского, но не менее вкусен и точно так же насыщает желудок!
– Воистину, это так! – соглашались гости, с удовольствием поедая нежное и аппетитное мясо свежезарезанного молодого барашка и прихлёбывая из больших фаянсовых кружек, куда то и дело подливалась горская буза.
Завершив трапезу, мужчины удалились во внутренние комнаты, где, расположившись удобно на длинных восточных подушках, завели долгую и неспешную беседу об урожае, о лошадях, и вообще обо всём, что обсуждают обыкновенно мужчины. Более всего, однако, присутствующих интересовало событие, имевшее место во время празднования трёхсотлетнего юбилея дома Романовых, по случаю которого Ибрагим-бек был вместе с братом приглашён в Санкт-Петербург лично Его величеством императором всея Руси Николаем II.
И теперь гости с нескрываемым интересом слушали рассказ Ибрагим-бека о путешествии в далёкую и необыкновенно красивую русскую столицу Санкт-Петербург, где в непревзойдённой роскоши Зимнего дворца сотни людей принимались по-царски в огромных залах, отделанных мрамором, малахитом и нефритом и освещаемых десятками тысяч свечей в золотых канделябрах.
