– Где она… В морге? – ее глаза «навыкате» выкатились еще больше, напоминая теннисные шарики.
– Кто в морге? – не понял Колька.
– Да мать твоя в морге.
Николай плюхнулся на скамейку, потеряв дар речи.
– Колюшка, о чем они? – растерявшийся профессор начал тщательно протирать свои очки, надеясь рассмотреть в них что-то для него непонятное.
Любовь Всеволодовна Мухина, музыкальный работник по части гармонии, явно не знала, куда пристроить свою сковородку с котлетами. Наконец, поставив ее на траву, заголосила:
– Мы с ней двадцать лет рука об руку, добрые люди… Как же так… Нет больше моей подруженьки.
На шум вышло еще несколько соседей. Начались вздохи, охи и слезы.
– Успокоились! – приказным тоном сказала тетка Сима. – Надо организовать похороны.
– Зинка-то знает? Ой, горе-то какое, ее ведь еще воспитывать надо. Девчонка совсем, – продолжала голосить Любовь Всеволодовна.
К собравшейся толпе присоединился Владимир Иванович, возвращавшийся из больницы от своей жены.
– Кого хороним? – с волнением спросил он.
– Маша померла, – утирая передником слезы, ответила Люба.
– Как? Я же это… Только что ее видел. Она за колхозным творогом в очереди стоит.
Образовалась тишина.
Николай ничего не слышал. Одна и та же мысль кружилась в голове: «нет мамки больше… нет мамки… как же мы теперь?»
– Коль, очнись, когда мать-то померла? – теребя его за плечи, спросила Галина Петровна из соседнего подъезда.
– Я… Я только сейчас узнал от тетки Симы, – онемевшим языком медленно вымолвил Колька.
Все посмотрели вопросительно на Симу. На ее круглом лоснящемся лице появилось удивление.
– Как от меня?
Она настолько растерялась, что не смогла сформулировать ни одной мысли по поводу своего умозаключения.
Все терпеливо ждали объяснения.
– Как от меня… Ты ж это… С иконой, весь взволнованный… Я ж икону-то увидела и… Так просто с иконами не бегают… Выставил ее вперед… Ох, Господи…
– Я икону Михал Михалычу нес, – слова, застрявшие где-то в грудной клетке, еле произносились.
Все посмотрели на профессора.
– Ну да, мне нес икону.
– А я же подумала, померла Машка. Ты же, Колька, с иконами-то никогда не бегал.
Пот струился по Симиному красному, как мак, лицу.
Первой засмеялась Любовь Всеволодовна, за ней все остальные, кроме Кольки.
Из-за угла появилась Маша с двумя сумками. Николай так обрадовался, что сам себе удивился. Он бросился к матери, взяв из ее рук продукты.
– Что за сбор? – спросила она.
Но все быстро разошлись, оставив Машу с сыном одних.
– Так что случилось-то, сынок? – спросила Мария.
– Пошли, мать, домой, на солнце вредно стоять, – Коля открыл дверь дверь подъезда.
Весь вечер Николай просидел дома. Это был редкий случай, когда ему не хотелось никуда идти. Солнце уже давно отправилось на покой, освобождая людей от жары и суеты. В кладовке дышать было нечем, не спасал ни вентилятор, ни дверь, распахнутая настежь. Лежа на диване, Колька пытался понять, что за история такая произошла с ним. Ему совсем не нравилось его непривычное состояние. Вместо веселой компании где-нибудь в кафешке или в постели у Ирки, нынешней пассии, он лежит дома, думая Бог знает о чем о чем.
– Мам, поди сюда.
– Чего, сынок? – мать вошла в комнату с дуршлагом в руках. – Макароны вам сварила. Ты не болен часом?
– Мам, ты почему меня Николаем назвала?
– Так это… – Мария присела на стул. – В честь святого Николая Чудотворца.
– А почему в честь Чудотворца?
