– Тетя Венера совсем не умеет готовить, – с ложным сожалением говорит Амина. – А мама умела.
И девочка принималась стряпать что-то на скорую руку. Ирек уходил в зал и, подложив под голову медведя со впадиной на животе, листал телеканалы. Венера отправлялась грустить на улицу. Сядет у ворот и глядит в небо, на голые ветки берез. И кажется ей, что все в мире счастливы. Все, кроме нее. В такие минуты ей хотелось побыть с Суфией, посидеть рядом, слушая, как умиротворенно стучит ее машинка. Но швея жила в соседнем поселке, через две станции. Иногда после суток дежурства Венера забегала к ней. Старушка не спрашивала, как ей живется. Суфия не влезала в новую, еще не окрепшую семью. И когда семья расцветет четырьмя сердцами, и когда, Алла бирса, забьется внутри Венеры пятое, Суфия будет шить им одежду, и даже шелковая блузка согреет зимой, потому что все, что сшито с пожеланием добра, носится легко и радостно.
Каждое новое утро было тяжелее вчерашнего вечера. Венера могла бы затеять скандал: давно пора поставить падчерицу на место и стать в доме полноправной хозяйкой. Но женщине хотелось молчать, потому что ей открывалась только ее, Венерина, истина, причиняя и боль, и радость: когда Мунир прижимался к ней всем своим маленьким телом, Венера понимала, что прошлая жизнь, кокетство ее неумелое, желание выйти замуж за прочного мужика, с которым была бы уверенность в завтрашнем дне, остались далеко позади. Женщина поняла, что целую вечность не плакала, но отсмеялась, отхулиганила на много лет вперед. Ей хотелось быть доброй мамой для этих детей. Но она не понимала, что значит – быть матерью? Кормить и тепло одевать? Читать на ночь сказку? Это лишь поверхность материнства. Чему она может научить их? Что умеет сама? Со своей настоящей мамой они не скучали! Резеда была как колокольчик. Взрослый человек рано или поздно устанет от ее беззаботного звона, но малышам нравятся такие взрослые, которые только телом выросли, а в душе остались детьми.
Засучив рукава, Ирек занялся сыном и стройкой. Вручал Муниру букет гвоздей и заставлял стоять рядом и подавать гвозди. Мальчику становилось скучно, куда с большим удовольствием он прижался бы к мягкой Венериной груди и послушал сказку. Но Ирек решил так: они с Муниром – мужская шайка и будут строить дом. А Венера с Аминой пусть занимаются своими женскими делами. Кроме того, отец отчаянно желал, чтобы дочь его вновь сделалась ребенком – иначе зачем было звать к себе Венеру? И мужчина подталкивал Амину в жестокое детское общество, не ведая, какими коварными бывают сердца созревающих девочек. Амина и сама попыталась как-то примкнуть то к одной, то к другой девичьей стайке. Лучше остаться сироткой-дикарем, чем быть на побегушках у злых детей. Почему-то во все времена взрослеющие дети выбирали грушу для битья и изо дня в день унижали. Амина к тому же вновь хорошо училась, ведь она пообещала отцу, что станет отличницей. Лишь бы не приводил он в дом женщин.
Но женщина появилась. И такая, возле которой можно быть ребенком, но Амина повзрослела во времена болезни своей матери, о которой плакала лишь однажды. И вбила себе в голову, что обязана блюсти отца, обречь его на пожизненное одиночество, а себя и брата – на горькое детство. Втроем должны они тосковать по матери, по коню ее, который так и не вернулся с кладбища и, видимо, где-нибудь умер. И ни одна женщина не смеет согревать их опустевший, печальный дом – единственное, что у Амины осталось. И она дорожила этим домашним миром, где все было просто и ясно: надо постирать, вымыть полы, истопить баню, налепить пельменей. Потому что ей, отцу и брату нужно одеваться, питаться, мыться. И неясно было Амине, почему обзывают ее на переменах? Хихикают и строят рожи, когда она отвечает у доски? Берут ее тетрадь, чтобы списать домашнее задание, и выводят помадой: дура! Раньше от всего этого можно было укрыться дома. Теперь же и здесь поселился враг. Но это временно. Потому что Амина придумает много способов, чтобы прогнать подругу своей матери.
