Дамский преферанс - страница 2

– Пожалуй, ты прав, – сказал в раздумье наблюдатель, отвечающий за зло. – Камень так зарос, что его трудно отыскать, но этому путнику, смотри, удалось. Пусть сидит. Знаешь, он даже оживил пейзаж. Уже не так уныло. И какие светлые мысли…

– Оставь! Не стоит читать мысли путников без особой надобности, – поморщился тот из наблюдателей, кто отвечал за добро. – Я гуманен, а жизнь всех путников конечна. Пусть ждёт. Когда-нибудь дождётся…

Солнце залило ярким светом долину, и оба наблюдателя, сбросив плащи и продолжая свой ни к чему не обязывающий вечный диалог, направились к дому за дальним холмом, не оглядываясь на путников, бредущих за их спинами. Наблюдатели путникам в сущности совсем не нужны. Порядок никому не позволит свернуть с начертанной для каждого из них тропы.

Пусть зимней стужей будет этот час,

Чтобы весна теплей пригрела нас!

В. Шекспир[1], сонет 56

Маша сидела неподвижно. Унылая лекция плыла где-то мимо её отрешённого сознания сквозь душное пространство аудитории, поверх голов скучающих сокурсников, обтекая дробный шорох сплетен Нэлки с Иркой за её спиной, и окончательно скатывалась с бритого затылка Витьки Прудникова – воинствующего придурка, свихнувшегося на националистическом навозе.

Полоска солнца, подрагивая, протиснулась за небрежный краешек жалюзи и окутала её лицо и плечи прозрачной пеленой, смешавшись с запахами уже начавшей подтаивать зимы, сочащимися из приоткрытой фрамуги окна. Ни слушать, ни думать уже не хотелось, а липко-тягуче хотелось раствориться в этих, пусть пока ещё не прогретых лучах и плыть, плыть…

– Мария, я к вам обращаюсь! Савельева, может быть, соизволите ответить?

Маша вздрогнула и нехотя вынырнула из блаженного забытья. Толкунов обнаружился стоящим к ней почти вплотную. Он постукивал по краю стола костяшками неестественно длинных, чуть кривоватых пальцев и дырявил её жёстким сверлом колючих глазок. Маша потянулась взглядом вдоль обвислого свитера Сан Саныча, мягко обогнула подбородок и в очередной раз, подавляя внутреннее отвращение, встретилась с этим его обморочным взглядом, приютившимся над костлявыми скулами жёлчного лица, наивно и трогательно улыбнулась, изобразив при этом преданность, внимательность и бесконечную заинтересованность. Возможно, была не очень убедительна в этом искусственном порыве, если учесть, что где-то там, в подреберье, отвратительно копошилась совершенно противоположная гамма чувств. Но… Попытка не пытка, хотя, как знать, всё зависит от обстоятельств.

– Ну, и что же это мы себе опять позволяем? Не интересно? Я же вас, милочка, уже просил, умолял даже, не приносить на мои лекции ваше мечтательное лицо. Забыли? Просил оставлять его дома маме, друзьям, любовникам, наконец, на временное попечение! А вы опять за своё. Может быть, вам не только лекции мои, но и сам я не интересен? Ну, что вы на меня так слащаво-преданно уставились? Не интересен?

– Нет, не интересен, – совершенно неожиданно для себя тихо согласилась Маша, мгновенно стерев с лица слащаво-подобострастное выражение, но тут же спохватилась: – Я пошутила, простите… Глупая шутка…

Поздно. Сан Саныч уже пошёл багровыми пятнами. В аудитории воцарилась тишина, такая именно, после которой обычно, громыхая трубами и валторнами, мощно вступает крещендо. Буря! Сокурсники заинтересованно встрепенулись и улыбчиво оценивали разворачивающуюся сцену. Однако, болей за Масю, не болей, теперь уже даже последнему придурку ясно, что надвигающееся цунами сессии смоет очаровательную Маську безжалостно и, похоже, на этот раз окончательно. Самовлюблённый комплексун Толкунов обид не прощает. «Не интересен!» Ну, ты даёшь, Савельева! До гробовой доски ты ему, Маська, враг, и добивать он тебя будет всем доступным ему иезуитским арсеналом. Тут сомневаться не приходится, уже не первый год легенды о его мнительности и мстительности передаются студентами из уст в уста. Влипла ты, Маська! Хорошая ты девка, но влипла по-крупному. Мысль эта тревожной птицей металась из одного конца неожиданно сбросившей дрёму аудитории в другой и опустилась у двери, чтобы тотчас выпорхнуть в коридор из-под ног первого, кто эту дверь по окончании лекции откроет.