Дань памяти - страница 16

–Курсант Казазаев, наведите порядок возле уборной, соберите бумажки! -Майор Харлов особенно был щепетилен в вопросах, если дело касалось порядка и чистоты. – А как это сделать, товарищ майор?! Я навряд ли сумею…

–А, вот так, и –вот так! Политрук части Харлов личным примером показал курсанту, как справиться с «трудной» задачей.

–Товарищ майор! Так и продолжайте, а я не рожден для того, чтобы за всеми грязные бумажки подбирать!

– Курсант, трое суток ареста!

– Так не за что, товарищ майор!

– Десять суток ареста!

–Не имеете права, товарищ майор, не положено по уставу!

–Пять суток ареста за пререкание со старшим по званию! Повторите приказание!

–Есть пять суток ареста! …

Многие «шалости», допущенные вне строя, сглаживались, нивелировались, попросту говоря, сходили Григорию «с рук». Видимо сказывалось общее отношение к его непосредственности, своеобразному характеру и нраву, умению вовремя пошутить, что так же вызывало к нему чувство внутренней невольной симпатии.

Была у майора Харлова привычка, – в минуты волнения, или, когда отпускал над собою контроль, -с шумом втягивал в себя сквозь сжатые зубы воздух.

–Вы что, замерзли, товарищ майор?! – участливо, на полном серьезе интересовался Григорий, – (это в жару-то, при температуре воздуха за плюс сорок градусов.) Сдержанная улыбка в ответ. А ведь совсем недавно имел место случай, когда двое бывших до службы студентов, видимо на какую-то допущенную грубую несправедливость в их адрес, вспылили, позволили себе в пререкании с начальством фразу, таившую политическую многозначительную подоплеку: – …Мы здесь не на Беломорском Канале! – что стало в итоге фатальным предлогом дальнейшей судьбы … Не удивительно, – два –три года назад каток репрессий безжалостно прокатился и по высшему командному составу, в личных делах командиров, напротив фамилий и должностей, стояла короткая запись – Уволен… Уволен… И дата-1937-1938-й год.

Уже в сороковом году, возможно, что в начале 41-го, из части удалили несколько поволжских немцев, проходивших здесь со всеми армейскую воинскую службу. (Прим. АВт.)

Год службы прошел незаметно. За минувший период учебы курсанты не раз получали поощрения и благодарности от командования танковой школы, а особенно отличившимся при обучении, было присвоено звание младших сержантов соответственно, с повышением в должности. Кто-то получил должность помкомвзвод, кто –то –командир отделения, командир экипажа.

Получили звания Григорий и Николай, о чем дополнительно было сообщено в благодарственном письме от командования части на родину.

Братья так же не преминули сообщить в письмах родителям о достигнутых в службе успехах, о присвоении сержантского звания, должности замком взводов, выслали фотографии. Еще-бы, – на общем торжественном построении школы особенно отличившихся поздравлял сам генерал, лично жал каждому руку!

      Николай Михеевич не раз пересказывал знакомым, соседям это письмо, гордился успехами своих сыновей, которых, отметив по службе, – «уж чуть ли не самих произвели в генералы»! Дед умел и любил иногда «сгустить краски»!

Во время оккупации, через несколько лет, кто-то из «доброжелателей» не раз припомнит ему эти слова: – Молчи, Николай Михеевич, у тебя двое сынов- комсомольцев в Красной Армии служат! Так, что, уж, держи язычок за зубами… Но пока еще шел предвоенный, сороковой приснопамятный год! Братья носили на гимнастерках полученные на гражданке значки ГТО-Готов к Труду и Обороне, рядом со знаком «Ворошиловский Стрелок». Потом всем сказали: – Нужно зарабатывать новые! Был еще дорогой комсомольский значок, напоминавший далекую школьную юность, а, так – же, и историю необычайного его получения. В 1937-м году группа старшеклассников, юношей, а вместе с ними, и девушек, отправились в Любечь, райцентр, пешком за восемнадцать километров, готовясь быть принятыми в ряды КИМ- Коммунистического Интернационала Молодежи. На обратном пути неожиданно повалил сильный снег, поднялась метель. Пробиваясь домой по сугробам, молодежь в беспросветной пурге потеряла дорогу, и выбиваясь из сил, по заснеженной целине продолжали тяжелый свой путь, пока не вышли к знакомой деревне, находившейся в трех километрах от дома.