Дань памяти - страница 4

…Окунаясь в далекое детство, вспоминаю тот чудный «старинный» язык, на котором разговаривали и наш дед Николай, и сестра его, бабушка Поля, имея в своем лексиконе в достатке набор диалектов, смешных, но понятных, знакомых нам слов: – «Пензыя», «Импература», «Алгина» и прочее. Дед вместо «завтракать» употреблял слово «снедать», «вечерять», – что значило –ужинать, вилка-«виделка», «нехай»– вместо «пусть», «дарма»– если «ладно». Дед не говорил-выпью рюмку вина, говорил- выпью «чарку». Как – то, будучи в расположении духа, под настроение, вспомнив, наверное, молодость, стал нам с сестренкой показывать солдатскую маршировку, – отрывая тяжелые валенки от пола, сам себе подавая команды, – «ась- два, ась – два!» -и, прихватив около печки ухват для горшков, продемонстрировал тут же приемы действий с оружием, – «на кара-ул!» -«на пле-чо!»– «к но-ге!», «длинным-коли», «коротким- коли!», «прикладом- бей!», -используя воображаемую «винтовку», выполнял с ней такие «артикулы», что мы с сестренкой смеялись при этом до слез! Дед обладал чувством юмора, приговаривал: -«Я молодой- бравый был. Это сейчас «песок» с меня сыплется! Да, все прошло с зимой холодной…» На обычный вопрос – Как дела, дедушка? –отвечал неизменно: -«Хвабрюсь», мой унук, по маленьку, – добавляя при этом: – Мой день, – мой и век!» Такая у него была поговорка. Дед следил за собой, никогда не сутулился, ходил ровный, прямой, точно струнка. Зимой, даже в сильные морозы не опускал шапку- ушанку, – мог поднять воротник, не носил и перчаток. За всю жизнь никогда не болел, а занедужив после восьмого десятка прожитых лет, уже не поправился. Мне на ту пору минул пятнадцатый год.

      Никого из дедовой родни, кроме сестер, я не помню. Так сложилась судьба их и жизнь!

      В 1918-м году, в разгар Гражданской войны, где- то между Киевом и Белой Церковью, под городом Васильковым, погибли старшие братья деда Николая Иван и Семен, служившие унтер- офицерами в царской армии, оставшиеся верными некогда данной Присяге. В семье не было принято заводить разговор на непопулярную в то время, запретную тему. Мы бы так и остались в неведении этой семейной трагической тайны, если бы не рассказы бабушки Пелагеи, родной их сестры. Незадолго до этих печальных событий, братья вызвали в Киев сестру. Встретились здесь, же на пристани, на Старом Подоле. Обнялись, расцеловались.

– Сами красивые, статные, рослые серые кони у них – я таких коней и не видела, – в долгополых шинелях, до пят, в амуниции. На шинелях медали, кресты от плеча до плеча, – вспоминала бабушка Поля о братьях. Да, вот, встреча продлилась не долго! Солдаты, что были при них, занесли на пристань узлы да какие-то вещи, братья отдали провизию, деньги, какие имели с собой, собираясь прощаться: – Не мешкай, сестричка, сажайся на первый пароход, езжай домой! Завтра большой бой у нас будет под Киевом. Большевики идут в наступление, ленинцы!

–Благословила, прощаясь, я браточков своих, Семена, Ивана, каждого крестным знамением, поклонилась солдатушкам, благодарствуя сердцем за помощь, обнялись, расцеловались по православному обычаю тут же у сходней, да так навсегда и простились! Больше браточков своих я живыми не видела!

      Время спустя, -бабушка Пелагея к тому часу была замужем и в том же восемнадцатом у нее родилась дочь, – получила письмо, видимо от кого-то из сослуживцев, приблизительно с таким содержанием: –Тета Поля (такая –сякая), погибли ваши родные (тогда- то и там-то) в конной атаке смертью мгновенной.» Насколько позволяет мне память, почти дословно я вспомнил ее пересказ. Мы, дети, были благодарными слушателями, и бабушка Пелагея много смогла рассказать нам чего из своей прежней жизни. Запомнился такой вот рассказ: – Пришел старший брат Иван в отпуск с германского фронта домой, то – то радости было! Мать, прабабушка моя Евдокия, упросила соседей истопить баньку, сыну с дороги помыться, сама хлопотала в предбаннике, собирая одежду, готовя белье, а как снял сын нательную рубаху – не смогла удержаться, расплакалась: тело молодое, дородное, а по белому телу –косые рубцы да рваные шрамы глубокие! От горя и жалости болью зашлось материнское сердце!