Дао Вероники. Книга о необычайном - страница 33

Сейчас я стоял перед выбором: последовать этому шёпоту или же отступиться, продолжая обманывать себя, что знаю, кто я такой. Но я лишь потряс головой, отгоняя это наваждение. Я так и не понял, что отступился и выбрал ложный путь.

– Не шевелись, – донёсся до меня Вероникин голос, едва различимый сквозь шум прибоя.

…я увидел себя словно со стороны. Я сидел возле костра в своей выцветшей штормовке, и вдруг… что-то тонкое, невидимое, но самое главное начало перетекать из меня в бревно. В трещины между переливающимися огнём угольками, всё глубже и глубже, – в ту бесконечность, которая таилась внутри. Я отпускал себя, и я делал это осознанно. Я отправлялся в вечное странствие, следуя за шёпотом из бревна.

Отчётливо ощущая эфемерность настоящего момента, я понимал, что вскоре всё пережитое потеряет для меня значение. Я продолжу жить, – жить так, как будто ничего не случилось, и пройдёт целых шестнадцать лет, пока я не окажусь на берегу Сиамского залива с девушкой по имени Вероника и не исправлю свой неверный выбор.

Я открыл глаза. Продолжая лежать, я мог лишь ошеломлённо смотреть на Веронику, без мыслей в голове, не в силах пошевелиться и даже произнести хоть слово. Почему-то я чувствовал себя так, словно мне только что отпустили грехи – очень легко, но одновременно осознавая всю тяжесть последствий своих деяний.

Когда я, наконец, пришёл в себя, то тихо пробормотал:

– Ника, что ты сделала с моей памятью?

Вопреки ожиданиям, она не стала увиливать от ответа, а сказала:

– Когда человек упускает шанс услышать зов своего сердца, это не проходит бесследно. В его душе остаются стигмы. Я вижу твои раны, и сейчас просто помогла тебе залечить одну из них. Я не знаю, как у меня это получается, да это и неважно. Я просто хотела тебе помочь.

Она помолчала и добавила:

– Хочешь, расскажу, как я сама однажды упустила шанс повернуться лицом к себе Настоящей?

– Конечно хочу!

– Это случилось, когда мне было двенадцать лет, – начала Вероника свой рассказ. – Вместе с мамой мы отправились навестить моего дедушку. Он жил на Чукотке в небольшом посёлке, и раньше я уже бывала у него. Мне всегда нравилось Заполярье, тундра, белые ночи – наверное, сказывались мамины корни. В один из дней дедушка решил свозить меня в чукотскую деревушку, километрах в ста от нашего посёлка, чтобы я вживую увидела быт оленеводов, а заодно пособирала морошки. Лето в тот год выдалось тёплым, – по чукотским, конечно, меркам, однако я умудрилась здорово разболеться. Мне очень не хотелось возвращаться обратно, и тогда дедушка отвёз меня к старухе, которую местные считали шаманкой. Её имя я забыла тут же, как только услышала, настолько непривычным оно было для моего уха. Звала я её просто – бабушкой, а про себя называла бабушкой Айгынгын.

Вероника отпила коктейль, немного помолчала, задумчиво глядя куда-то вдаль, и продолжила:

– Бабушка Айгынгын жила в яранге на берегу реки, совсем одна, если не считать двух лаек. Когда мы приехали, она заставила меня раздеться и уложила на лежанку, укутав оленьими шкурами. Потом она запалила костёр, села рядом и принялась тихо напевать, кидая в огонь какие-то травы. Вдруг мне показалось, будто из меня вытягивают жилы, и страшно захотелось спать. Последнее, что я помню перед тем, как уснула, это её вопрос: «По доброй ли воле ты просишь защиты у духов?». Я кивнула и провалилась в сон, а когда проснулась, то чувствовала себя уже здоровой и полной сил. Я до сих пор помню, что мне приснилось тогда. Мне снилось, что я вышла из яранги, завернувшись в кусок шкуры, подошла к реке и увидела, как мимо проплывает длинная узкая лодка. В ней сидел кто-то, лишь отдалённо напоминавший человека: огромного роста, худой, как жердь, весь укутанный в обрывки шкур. Он повернул ко мне лицо, на котором не было глаз – только пустые глазницы, и я почувствовала, что если решусь и позову его, он заберёт меня с собой, в священную чозениевую рощу*. Во сне я знала, что эта роща – место рождения моей сестры-двойняшки, хотя никакой сестры на самом деле у меня не было. Но я испугалась и убежала, громко крича от ужаса. С этим криком на губах я и проснулась посреди оленьих шкур и дыма каких-то трав. Бабушки не было. Я завернулась в шкуру, вышла из яранги и увидела, что она кормит собак. Я подошла к ней, и она сказала: «Ты, дочка, не захотела вместить дары духов. Трудная будет у тебя судьба, ох и трудная…».