Вернулась она недоумевающая, но попала в вихрь благодарностей от матери Сазана. Тот на удивление спокойно спал, без жара и вскриков, а рана стала выглядеть будто уже пара недель прошло.
– Ай, спасибо, Ворожеюшка, – прыгала вокруг старуха и пытаясь всунуть ей в руку деньги. – Оздоровеет он, вот уж мы благодарны будем!
Отмахнувшись от надоеды, она попыталась понять вся ли сила пришла. Прислушалась… малая часть лишь плескалась в жилах, но и этого было видно довольно. На лавке гулил в пеленках сын, и от него тянуло силой Леса, но и там было мало. «На суженого просила, на любовь и на жалость» вспоминала она свои же слова. «Жалость он моя, а не суженый, любовь моя нынешняя это сын… а суженый тогда кто?».
Тогда поправился Сазан быстро, а через пару дней после того как он на ноги встал, отец его привел к ней в домишко козу и помог подновить хозяйство. А выздоровевший Сазан завел привычку напиваясь приходить к ней и стенать под окнами.
– Зорюшка… открой… родная, единственная… Одна ты меня поймешь.
Держалась она долго… а как то раз защемило сердце и пустила. Не чужой же… и пусто, как же пусто. Сынок опять же… Но счастье не получилось. Украдкой и втихаря не радовали редкие ночи, а виноватые его глаза только рвали сердце. Лис с отцом не сошелся. Нет, он радовался конечно, что играют с ним, что игрушку какую принесут, но кинувшись к нему однажды на деревенской улочке, малыш получил хлесткий подзатыльник и напутствие не лезть к чужим. Будто звереныш он после этого недоверчиво смотрел на Сазана, и знахарка перестала того пускать как последний не винился перед ней. Не последнюю роль и жрец сыграл. Марий пришел однажды вечером и что есть силы ударил в дверь.
– Ведьма! – рявкнул он во весь голос. – Открывай, ведьма проклятая!
Испуганная знахарка заметалась не зная, открывать дверь или прятаться с сыном в подпол, больно страшно звучал голос жреца. Двухлетний Лис заревел, чувствуя испуг матери и это притушило немного накал страстей сжигающих Мария.
– Заря, открой, – как то устало попросил он, садясь на землю у дверей. Бледная знахарка с держащимся за юбку сыном приоткрыла створку и жрец поднял на нее больные и усталые глаза. Тут лекарка испугалась уже не за себя, опускаясь на колени рядом с мужчиной и прижимая к себе замолкшего Лиса.
– Марий, случилось что? Болит где?
– Душа болит, – проговорил с трудом жрец отталкивая ее руку. – Зачем, Заря? Зачем не оттолкнешь его?
– Узнал… – опустила голову женщина. – Слабая я… Тяжело мне одной, Марий. Хотела тепла и любви, пусть ненадолго. Пусть и в ложь.
– Тяжело ей… – так же с трудом протолкнул в горло слова жрец. – А мне легко?! – внезапно крикнул он. – Я тебя старше на год, на два? Я же терплю? Глаза твои болотный мох, волосы твои силки и руки твои ловушка, – горячечно зашептал он, краснея и будто проговаривая слова молитвы.
– О чем ты, – не поняла лекарка пытаясь хотя бы поймать кисть его руки пощупать пульс. – Пойдем в дом, Марий, ты горишь, я твой жар уйму.
– Тебе мой жар не унять, – усмехнулся жрец и поднялся схватив ее за руку. Ворожея только вскрикнула от боли в цепко схваченных пальцах. – Заря, не привечай его. Не надо. Прошу тебя. Замуж тебя отдать, отдал бы. Сан приняла бы – я сам бы отвез. А так… не надо. Прокляну ведь. На костер отправлю… своими руками понимаешь? Не надо…
Лис вырвался от нее, подбежал по руке его похлопал и убежал в дом сам смелостью своей испуганный. А она… смотрела вслед уходящему жрецу не понимая, почему так тяжело на душе. И не страшно было от угрозы, а жалко за что-то непонятное ссутулившегося мужчину бредущего по тропинке к селению.
