Дар шаха - страница 2

– Голубчик, попросите Ахмад-шаха заступиться за бригаду! Это же в его интересах, без нас он окончательно превратится в британскую марионетку!

Воронин был личным врачом Тени Аллаха, Источника Правосудия и Предводителя Правоверных и потому знал, что его высочайшего пациента волнуют всего три вещи: испорченное пищеварение, гаремные склоки и скорейшее подписание англо-персидского соглашения. Соглашение хоть и вручало державу Дария и Кира Британской империи, зато самому Ахмад-шаху сулило два миллиона фунтов и британскую защиту. Но и отказать Турову Воронин не мог: они были коротко знакомы с тех времен, когда Воронин еще заведовал госпиталем в захолустном Реште, а Казачья бригада под командованием полковника защищала прикаспийский город от турецких войск и местных мятежников.

– Владимир Платонович, я любую вашу просьбу исполню, но толку не будет. У нашего Стержня Вселенной ни власти, ни денег. Горемыка давно ничем, кроме своего гарема, не правит.

– Что же будет, Саша? Этот большевистский эмиссар, Карл Рихтер, интригует, добивается, чтобы вместо «рудиментов царского режима» бригадой советские комиссары командовали. Где это слыхано: меня, православного, офицера, русского патриота, рудиментом обозвать! Немчура, как есть немчура.

– На советских вас, конечно, не заменят. Ни шах, ни англичане советскую Россию не признают, а у самого Рихтера ни официального положения, ни влияния. Его все на дух не выносят, даже сами большевики. – Воронин долил виски в стакан полковника, а собственный «Сингл молт» разбавил водой. – Зато вчера во дворце я наткнулся на вашего персидского полковника, Реза-хана. Он что-то увлеченно обсуждал с генерал-майором Денстервилем.

Туров сгреб с тарелки горсть соленых дынных семечек.

– Значит, Реза-хан в Тегеране? Небось как и я выбивает жалованье своему Казвинскому батальону.

– Если это так, он добьется своего без труда. Мне показалось, что Денстервиль весьма к нему расположен. Я бы на вашем месте не Рихтера опасался, а Реза-хана.

В темноте сада тонко и безответно прокричал сыч. Низкий потолок давил. Туров резко поставил стакан.

– Да что вы в самом деле, Александр? Никогда ни англичанин, ни перс не смогут захватить Казачью бригаду! У меня почти десять тысяч вернейших казаков-горцев и больше сотни русских офицеров!

– Владимир Платонович, значит, у вас десять тысяч убедительнейших доводов возобновить снабжение. С таким войском вам не просителем пороги обивать, а вести свою дивизию на защиту каджарского трона и персидского отечества от посягательств Англии и мятежников.

Туров крякнул, отмахнулся:

– Выдумщик вы, Саша, прямо декабрист. Сейчас не время для наполеоновских замашек. Я вам не Ататюрк и не Гарибальди какой, а русский офицер под присягой. Какие перевороты, когда большевики и мятежники только и ждут, чтоб на Тегеран хлынуть?

– Если вас начнут бояться, вам будут платить. – Подумал и добавил: – Или избавятся от вас.

Туров поправил на груди звезду святого Георгия:

– Не для себя бригаду берегу, для будущей России, для царя и отечества! Только поэтому и к белым не ушел.

Даже теперь, после поражения Деникина, Владимир Платонович готов был счесть малейшее сомнение в грядущей победе белых нарушением присяги. Воронин в возвращение Романовых не верил, но спорить поленился. Его чувство долга и вера в человечество подгнили еще в окопах Галиции и вовсе смертельно занедужили в чумном бараке Решта. А когда повстанцы Кучек-хана ворвались в больницу, согнали всех раненых мужчин в подвал и расстреляли, Воронин окончательно понял, что и сам он, и вся медицина с добрыми ее намерениями совершенно бесполезны в мире, где люди уже пять лет беспрестанно уничтожают друг друга. На свете осталось очень мало вещей, из-за которых он стал бы спорить.