– Что же ты так о матери, Клашенька? Вырастила вас, выкормила, а вы теперь её, как поклажу ненужную! Поехали, заберу Полюшку, не сирота она круглая. Матвей сам за неё двумя руками держался. Надеялся пособие выхлопотать, но сам себе и подгадил доносом на меня.
– Думашь, я не говорила ему про то? Куда там, закусил удила и понёс без колёс. Вот всё боком и вылезло. Ежели бы не война, то с кордона попёрли бы взашей. Его, почитай, два года по допросам таскали. Всё пытали про Василия. Еле откупился. Всю живность со двора отдал. Чует моё сердце – татарское отродье его прикончило. Они ему в глаза угрозы сыпали за дочь свою погубленную. Ой, горюшко моё горькое. Нет жизни от этих стариков. Ты, я тоже гляжу, со своими не очень любезничаешь. Живёте, словно не родные вовсе.
Не захотелось говорить с золовушкой о делах своих. Пошла к председателю, попросила коня, запрягла в свою телегу, за которой исправно ухаживала. Попросила тётку Матрёну за хозяйством присмотреть, взяла Катеньку, продуктов на дорогу и в путь. Клашенька взяла только краюху хлеба. В дороге Дарья разжигала костерок, варила картошку. Ели с сальцом с удовольствием, попивая чай, заваренный на сухой лесной ягоде. Всю дорогу молчали. Каждый о своём думал.
Кордон показался внезапно, как и в первый раз. Смотрелся обветшало, чувствовалось, что не хватало силёнок у хозяев обихаживать своё гнездо. Ворота были отворены. Въехали на подворье. Из дома вышли Пелагея и Полюшка, которая пряталась за спину бабушки, поглядывая на приехавших с опаской.
– Что ты, милая, испужалась. Свои это. Матушка твоя Дарья, я тебе о ней сказывала. С ней сестра твоя младшая, Катенькой зовут. А это тётушка Клавдия, дочь моя.
– Чего так распелись, маманя? В дом зовите, едой потчуйте. Нечего балясы тут разводить, – прервала мать Клавдия. – Брательник Данила где? Надо порешать всё и в путь обратный. Видать, тятю уже схоронили. Сами управились, так это хорошо.
– Данила к друзьям поехал, в село татарское. Завтра девятый день как Матвея не стало. Больно долго до вас весть шла. Лето на дворе. Подсобили друзья Данилкины. Всё исправно сделали, – ответила дочери Пелагея.
– Братец к татарам побёг! К убивцам отцовским! Вас, маманя, развели, что дураков, – в крик пошла Клашенька.
– Не наводи напраслину на людей, Клавдия. Убийцу Матвея в то же утро поймали. В дом к милицейскому постучался одёжку сменить, тот его и сграбастал.
Беглый, из лагеря бежал. Думал поживиться у нас и дальше. Матвей, не разобравшись, в дом пустил, бражничали до полуночи, а потом этот гость решил его по горлу ножом и нас с Полюшкой порешить, но Матвей отпор дал. Во двор выскочил, там дуга стояла у двери, отбивался сколько мог. Мы с Полюшкой успели в окно сигануть и бежали куда глаза глядят. На счастье, люди из татарского села порыбачить на наше озеро с утречка приехали. Я всё им и рассказала. Кинулись к нам, а Матвей уже холодный лежит на дворе. Нас спасал, из дому убийцу выманил. Соседи за Данилой гонца послали, в госпитале он лежал. Матвея схоронили как положено – на третий день, милицейские разрешили. Вас никого ждать было нельзя. Данилка тоже не успел, на один день опоздал, – урезонила дочь Пелагея.
– А не братка ли Василий то был, маманя? Он ведь тоже вроде как в бегах.
Пелагея так глянула на дочь, что та с испугу поспешила в дом от греха подальше. Стояла в дому, разинув рот от удивления.
