– Что за вопрос? Конечно! Ты же знаешь, что всегда можешь рассчитывать на меня! – Ахмед улыбнулся и по-дружески хлопнул Филиппа по спине.
– Отлично! Тогда не будем терять время, – довольный ответом, Филипп вновь приступил к осмотру.
Ахмед тоже вернулся к обследованию стен, краем уха слушая непонятное бормотание Филиппа. Теперь это походило на какой-то речитатив. Араб часто замечал за другом привычку, когда тот был чем-то увлечен, напевал себе под нос мотив какой-нибудь песни или начинал цитировать какого-нибудь поэта. Сейчас Ахмед не мог разобрать слов, поэтому просто не обращал внимания.
Он закончил осматривать стену и осветил фонариком потолок. Тут, прямо на глазах, потолок начал сходиться неглубокими трещинами в одном месте, откуда посыпался мелкий щебень, образуя небольшое отверстие. Ахмед настороженно нахмурился, направляя туда луч фонарика. Не хватало еще, чтобы потолок обрушился! Но свет преломился, мерцнув ярким голубоватым блеском. Вытянулся во весь рост, чтобы присмотреться поближе.
– Филипп, – неуверенно пробормотал араб, – кажется, здесь что-то есть. – Француз вмиг оказался рядом с ним. – Вон, видишь? – Ахмед продолжал светить в образовавшуюся щель.
Снова мерцнуло.
– Вижу. Надо аккуратно достать. – Филипп вытащил из брезентовой сумки, перекинутой через плечо, ромбовидную лопатку и начал осторожно выскребать известняк, расширяя отверстие. Он старался работать аккуратно, но известняк сыпался прямо в глаза и руки начали неметь. Ахмед заменил его. Когда и он устал, к работе вернулся Филипп. И вот предмет, наконец, оказался у него в руках. Бережно удерживая находку, археолог вытащил из сумки кисточку и, стряхнув остатки извести, восторженно охнул. – Это же Маат!
– Точно, – согласно кивнул араб, разглядывая фаянсовую статуэтку сидящей женщины с пером на голове голубого цвета.
– Admirablement!1
– Но почему она оказалась замурована в потолке? Разве это не странно?
– В другой ситуации я бы сказал, что странно, но не в этот раз, – довольно проговорил француз. Бережно завернул статуэтку в ткань и убрал в сумку.
– А еще странно, что трещины пошли ниоткуда и камни осыпались сами по себе, – продолжал араб, ожидая услышать разъяснения.
Филипп встретил его взгляд спокойно.
– Завтра на собрании я скажу то, что вызовет у многих болезнь опаснее, чем чума, – алчность! – И направился к выходу.
– Я не понимаю, что же такого особенного можно найти в свитке иерограмматея, которого даже не удосужились похоронить как следует. Насколько помню, даже имени у этого писаря нет.
– В этом же и вся прелесть: не знают имени – не получат полную власть над тобой, потому что просто напросто не существуешь ни для кого. Вот бы и мне так, – усмехнулся француз, двигаясь по узкому коридору уже в обратном направлении.
– Имя – неотъемлемая часть сущности всего живого! – парировал араб. – Ты же говорил, что этот свиток очередное собрание загробных песнопений.
– Нет, я ошибся, – спокойно ответил Филипп.
– Ты никогда не ошибаешься, – серьезно проговорил Ахмед, – но вот скрывать и хранить тайны можешь. Так что ты скрываешь на этот раз? Что в свитке?
– Дары Матери, – сообщил француз так, как будто это незначительная, не стоящая хоть какого-либо внимания, информация.
Араб застыл на месте, ошеломленный известием.
– Ты шутишь? – недоверчиво переспросил он. Но Филипп ничего не ответил, продолжал идти вперед. Ахмед догнал его и схватил за плечо, заставляя остановиться и повернуться к нему. – Ты шутишь?! – настойчивее спросил он, глядя в глаза другу.
