– Я любуюсь.
Она провела руками по волосам, изогнув при этом спину, от чего под кожей проступили ребра. Когда она сбрасывала кроссовки и снимала носки, то вновь посмотрела на меня. Больничные штаны упали к ее ногам. Она переступила через них.
– Давай оживай скорее.
– Я уже.
Она прислонилась к косяку двери, зацепив большим пальцем резинку черных трусиков. Я больше не мог себя сдерживать. В этой поднятой брови, в улыбке было что-то дьявольское.
– Будьте так добры, детектив, помогите мне снять вот это…
* * *
Когда мы с Грейс занимались в душе любовью, мне пришла в голову странная мысль: когда бы я ни думал о ней, это всегда было как-то связано с водой. Мы познакомились в самую сырую неделю холодного и дождливого лета. Ее зеленые глаза были так светлы, что напоминали мне зимний дождь, кроме того, впервые мы занимались любовью в море, где ночной дождь полоскал наши тела.
После душа мы, не успев обсохнуть, рухнули на постель. Ее каштановые волосы разметались по моей груди, а эхо наших ласк все еще звучало в моих ушах.
На ключице у Грейс был небольшой шрамик в форме канцелярской кнопки – свидетельство того, что в детстве она решила поиграть в амбаре своего дяди, где были оставлены без присмотра гвозди с широкими шляпками. Я поцеловал его.
– Мм… – пробормотала она. – Еще, пожалуйста.
Мой язык скользнул по шрамику.
Она закинула ногу на мою, проведя ступней по моей лодыжке.
– Может ли шрам быть эрогенной зоной?
– Все, что угодно, может быть эрогенной зоной.
Ее пальцы легко пробежались по моему животу, нащупав рубец, напоминающий по форме медузу.
– А что это?
– Ничего эрогенного, Грейс.
– Ты всегда избегаешь разговоров об этом. Это ожог или что-то в этом роде.
– Ты что, доктор, что ли?
Она хихикнула:
– Что-то вроде. – Ее ладонь скользнула ниже. – Скажи, где болит, детектив.
Помолчав мгновение, она посмотрела на меня долгим взглядом и мягко добавила:
– Если не хочешь, не рассказывай.
Я убрал волосы с ее лба, провел пальцем по лицу, спустился ниже, к нежной шее, еще ниже, пока не достиг упругой округлости груди. Накрыл ладонью затвердевший сосок и, обняв ее, перекатил на себя сверху. Я сжал ее так крепко, что услышал биение наших сердец так отчетливо, будто посыпался град.
– Мой отец приложил ко мне утюг, дабы преподать урок.
– Что за бред? Какой урок?
– Не играть с огнем.
– ?!
– Он был моим отцом, я – его сыном. Если бы он хотел сжечь меня, он мог это сделать.
Ее глаза потемнели от ярости, а поцелуй был таким крепким, будто она хотела вытянуть из мен я всю мою боль.
Когда она отодвинулась перевести дыхание, лицо ее было влажным.
– Он умер?
– Отец?
Она кивнула.
– Да, умер.
– Это хорошо. Через несколько минут мы снова занялись любовью, и это было одно из самых волшебных ощущений в моей жизни. Наши тела переплелись, она захватила меня в плен, я будто растворился в ней…
Грейс вскрикнула, а мне показалось, что звук вышел из моего горла.
– Грейс, Грейс…
* * *
Уже засыпая, я услышал над ухом сонное «спокойной ночи».
– Ночи.
Она лизнула меня в ухо: «Я люблю тебя».
Когда я открыл глаза, чтобы ответить ей, она уже спала.
* * *
В шесть утра меня разбудил звук льющейся воды. Простыни пахли ее духами, ее кожей, едва уловимым запахом антисептика, потом наших любовных игр, въевшимся в ткань настолько, что казалось, здесь прошла не одна, а тысяча ночей.
Я ждал ее у двери ванной, выйдя, она прислонилась ко мне, пока расчесывалась.
