Постепенно хуторские половины расширялись, как мир, объединяясь в понятии мальчика в единое целое. У Андрейки стали появляться друзья. Вместе с ними он мечтал пойти в школу. А когда собирался в первый класс, ему досталась «по наследству» холщовая торба старшего брата с кармашком для пузырька с чернилами. В торбе лежали букварь и коробочка карандашей, самым ценным из которых был малиновый. Как урок рисования, так все наперебой выпрашивают его, надеясь, что от малиновых яблок на дереве или малинового солнца над хаткой пятерка за рисунок обеспечена.
У младших классов учеба проходила во вторую смену, поэтому Андрейка не мог не заметить, как по вечерам в его школу ходят взрослые люди, те, кто работал и в колхозе, и в МТС. Многие из бывших пехотинцев, танкистов, артиллеристов, вернувшись с войны с орденами и медалями, хотели изучать математику, физику химию, биологию, чтобы лучше управлять тракторами, комбайнами, грузовиками. И уж тогда можно эффективнее растить пшеницу, просо, кукурузу. Наконец-то до книг добрались, особенно до литературы, истории, лишь бы выкраивались для чтения свободные зимние часы, ведь долгие фронтовые годы учились самой главной грамоте – громить врага.
Для взрослых, можно считать, учителя устроили третью смену. Было даже странно видеть, как на перемене выходили в темноту утомленные люди. Вот они присаживаются у стен школьного здания на корточки и делятся махоркой, вертят из газетной бумаги цигарки, и их огоньки при глубоких затяжках, озаряют грубые черты лиц, большие натруженные руки, орденские планки на кителях и гимнастерках, расставшихся с погонами.
Иногда фронтовики вполголоса заводили песни о путях-дорогах фронтовых, о скромненьком синем платочке или о том, как солнце скрылось за горою. И тогда на крыльцо школы выходила молодая, тоненькая учительница и подпевала им красивым звонким голосом.
– Молодец, Клавушка, – говорили взрослые ученики.
Андрейке и его товарищам странно было слышать это. Для всех школьников – Клавдия Ивановна, а для фронтовиков – Клавушка.
Были и шутки, и короткие истории, которые у них никогда не переводились. Тут – свои, там – немцы. Свои воюют без расписания, а немцы изволят какой-то кофий пить. Редко, но можно было услышать страшные рассказы про убитых и раненых.
Еще за год до школы Андрейку так и тянуло в эмтээсовскую часть хутора. Нравилось ему ходить вдоль шеренг колесных и гусеничных тракторов, которые казались настоящей загадкой. Ну вот, например, гусеничные трактора СТЗ-НАТИ или железные гиганты С-80. Как они поворачивают влево или вправо? Ведь на каждую из гусениц двигатель дает одинаковое усилие, значит, гусеницы должны крутиться на люльках-катках одинаково.
Незнакомый тракторист громко посмеялся, услышав такое. Потом стал показывать на свои ступни, обутые в самодельные брезентовые тапки-бахилы, почерневшие от солярки и машинного масла.
– Тут, брат ты мой, фрикционы помогают трактору разворачиваться на гусеницах. Ты вообрази, что ноги мои – гусеницы. Левую гусеницу я притормаживаю, а правая – заезжает вперед и боком. Видишь, какой поворот получается? Одна гусеница замерла, другая – едет. Вот тебе и поворот.
И мальчик, который видел, как для пущей убедительности пылят брезентовые тапки-бахилы – одна ни с места, другая выезжает, – понимал, что дядька, как трактор, стоял на месте, а поворот все же был.
