Толстые саманные стены, тянувшиеся на десятки метров, с пустыми без оконных рам глазницами, напоминали старую, приземистую крепость. Где-то на этих стенах сохранились перекрытия с тяжелыми шапками перепревшей соломенной кровли, сплошь изрытой ячейками-гнездами, проделанными колонией воробьев. Только чуть потревожь жилища, и пернатые, как черные пули, с фырканьем проносились перед самым носом.
Вот тут и разворачивалась долгая и увлекательная в «казаки-разбойники»: кто-то уходил от преследования, отстреливаясь из палки игра, как из ружья, или махал ею, будто саблей, а кто-то наступал с криками: «Ура! Бей! Налетай!» Казаки должны были переловить всех разбойников, а потом роли менялись.
…Как всегда друзья бегали у свинарника, ероша густые заросли конопли, крапивы, репейника и лебеды. Они ловко перебирались от стены к стене по еще прочным слегам, а то и перепрыгивали через бреши, оставшиеся от размытых дождями и обрушившихся саманных кирпичей. Мало кто осмеливался запускать руку по плечо в воробьиные гнезда, чтобы вытащить оттуда пару-другую тепленьких, в коричневую крапинку яичек, а то и слепых птенцов-телешат.
Панькин же, наоборот, нахально лез туда, выгребая целые пригоршни. В одном из гнезд воробьиха, видимо высиживая яйца, сильно расклевала ему указательный палец. Разозлясь, Гришка ухватил ее пятерней, вытащил наружу и выдрал у нее хвост. Потом с мстительным восторгом подбросил птичку вверх.
Кувыркаясь, она порхнула в сторону, затем, громко чиликая, охваченная материнским инстинктом, стала увиваться вокруг потревоженного гнезда и мстительно сверкавших глаз мародера. А он снова запускал руку и, выгребая из гнезда все до последнего яичка, клал их в отвисшую от тяжести фуражку.
Никто ни за что не догадался бы, для чего Панок «отоварился» яйцами в таком количестве. Он уселся на стене и, болтая ногами, следил за воинственно бегавшими внизу ребятами. Кто бы понял, чего он выжидает? А выжидал он нужный момент, чтобы мимо кто-то бежал, остриженный наголо. Вот пробегает мимо Василий – хлоп! И разбилось на голове метко брошенное воробьиное яйцо. Мальчишка машинально размазывает его по затылку. Крадется в зарослях травы Валька. И снова – хлоп! И потекла за шиворот воробьиная яичница. У ребят горечь обиды, негодование. А для Панькина – радость. Тычет пальцем в сторону обиженных и орет: «Ой, умора, яичница на сковородке!», и только сверкают из-под черных, прилизанных волос широко расставленные карие глаза.
«Яичница на сковородке» до того рассердила «казаков» и «разбойников», что они тут же объединились. С криками: «Эй! Ребя! Вздуем Панка хорошенько!» дружно бросились на обидчика. Как он ни скакал от них по стенам свинарника, а все же попался. Свалив «кулинара», ребята распластали его на земле, подобрали фуражку, в которой еще оставались воробьиные яйца и с силой нахлобучили на голову Панка, не забыв при этом несколько раз пришлепнуть ладонями сверху.
– Вот тебе, Гриша, вот тебе, Панок, «яичница на сковородке»!
Поверженный обидчик мог бы наброситься на одного, другого, но где гарантия, что мальчишки не накажут его снова? Вот если бы поблизости оказались его дружки, он бы посмотрел, чей верх будет. А тут сам, соскабливая с головы «яичницу», поспешил к ближайшему колодцу, чтобы поскорее отмыться.
Фуражку свою конечно же не отмыл. В раздумье, повертев в руках, выбросил ее широким взмахом руки. Но потом еще долго мстил за нее. Как? Да как умел придумать сам. Не раз случалось, набросится на мальчишку и сорвет с него фуражку-шестиклинку с матерчатой пуговкой наверху, которую почему-то называл «брехунок». Впивается в нее зубами, откусывает с нитками и выплевывает в сторону, да еще выдерет один-два матерчатых клина. Затем до носа напяливает рваный головной убор на пострадавшего владельца.
