Дайте ей взлететь. История счастливого отца - страница 8

Только раз я слышал, как кто-то из сестер возмутился такой несправедливости. Наджма Биби, одна из старших, сказала матери:

– Если ты так любишь мальчиков, зачем родила нас?

А мать ответила:

– Я в этом не виновата. Это не я решаю.

Мне показалось тогда, что мать разозлилась, а на лице у сестры появилась растерянность.

Отец был «мауляна», духовным наставником у нас в деревне, и пять раз в день предводительствовал при чтении молитв в маленькой мечети, тоже глинобитной, в отличие от главной, высокой, в которую я позднее перешел. Кроме того, он учил мальчишек в соседней деревне.

Относительно невысокий статус религиозного служки усугублял его непредсказуемый характер, к которому добавлялось вечное беспокойство о деньгах. Хотя роль духовного наставника и ставила его вне кастовой системы, облекая некоторым авторитетом, она одновременно являлась своего рода клеймом, о котором все знали, хоть и не говорили вслух, – отец выполнял эту работу, потому что нуждался в деньгах.

Мауляна получает жалованье от общины, которой служит, за исполняемые обязанности. Моему отцу не обязательно было работать мауляна, хоть он и обладал необходимой квалификацией. Он преподавал богословие в государственной школе, но читал молитвы ради дополнительного заработка.

Страх навлечь на себя отцовский гнев омрачал мою любовь к нему. Он кричал на нас по самым незначительным поводам вроде сбежавшего цыпленка или просыпанного зерна, и его вспышки были совершенно непредсказуемыми. Но я никогда не ставил под сомнение его любовь ко мне. Он очень меня любил – это я знаю точно. Иногда он сажал меня на колени и нежно качал. Когда я был совсем маленький, волосы у него были черные, но в них уже пробивалась седина, которая впоследствии будет неразрывно ассоциироваться у меня с ним – моим отцом, мауляна, учителем, оратором, в длинном белом одеянии, с белыми волосами и белой бородой, в белой шапочке или в белом тюрбане для пятничной молитвы. Он уделял мне массу времени и сил. Он всегда мне читал и старался обогащать мой ум. Именно он мне внушил неутолимую тягу к знаниям.

Отец славился своей религиозной страстью и красноречием, так что многие жители деревни записывали его молитвы на магнитофон, чтобы потом еще раз послушать дома.

Сейчас, спустя одиннадцать лет после его смерти, я люблю и уважаю моего отца с той же силой, что и тогда, когда сидел у него на коленях или слушал, как он читает мне Икбала и Саади, я, его золотой мальчик, средоточие отцовских мечтаний и надежд. Моя любовь к нему безгранична. Точно так же, как я отправился некогда в долгий путь с моей матерью на вершину горы, отец несколько десятилетий спустя преодолел свой – путь, начавшийся с рождения Малалы и приведший его обратно ко мне, ко всем нам, и завершившийся с его смертью.

Была причина, по которой на гору с матерью и Фазли Хакимом поехал я, а не мои сестры. Единственный раз за всю нашу жизнь она никак не была связана с патриархатом, царившим у нас в доме. У моих сестер имелось громадное преимущество перед моим братом и передо мной. Отец мог как угодно их принижать, но природа кое-чем наградила. У всех пяти девочек речь лилась свободно, в то время как и я, и брат в возрасте четырех лет начали заикаться. Я не знаю, пытались ли родители помочь брату избавиться от заикания. В моем случае они приложили все мыслимые усилия. Как я мог стать богатым доктором, если слова застревали у меня во рту, отказываясь слетать с языка?