Когда мы продолжили путь, Анжу разразился пространными рассуждениями, что вот именно такой обязана быть идеальная жена высокородного француза – прекрасного происхождения, образцового воспитания, покорная, приятная глазу, но не слишком, чтоб не вызывать похотливых желаний у парижских ловеласов наставить мужу рога.
– Покорность у нее напускная, – позже шепнул Шико, когда мы оставили короля и снова ехали верхом, приближаясь к германским землям. – Чует сердце, это сам дьявол в юбке. Ей бы только поймать подходящего мужа на крючок, потом бедняга пикнуть не посмеет.
Я тогда промолчал, плотнее запахиваясь в плащ. На черную гриву Матильды падали первые снежинки приближающейся зимы. А у меня было что вспомнить.
…«Кроткая» Луиза, поймав меня на коридоре, предметно и настойчиво расспрашивала о парижском свете, куда мечтала попасть, а не влачить существование в замках Лотарингии до старости. Очень интересовалась Генрихом и своими соперницами на его сердце. Я рассказывал, стараясь добавить в повествование иронии и немного перчика, она очаровательно смеялась, ни разу не опустив ресницы в показном приступе стыдливости, и вдруг фривольно провела пальчиком по моей щеке.
– Вы очень милы, сеньор де Бюсси. Рано или поздно я приеду в Париж. До новой встречи! Буду ждать…
Анжу вполне подходил для планов Луизы. К его услугам тысячи других женщин, считающих, что статус любовницы короля, пусть даже на одну-единственную ночь, весомее любой награды, престижнее титула и ценнее поместья. Тем более раздача наград, титулов и поместий как раз находилась в королевской компетенции. Но жениться монарх имел право только на одной, и развод в эту строгую эпоху давался чрезвычайно сложно даже коронованным особам.
Через постель Генриха прошли многие сотни, если не тысячи женщин!
Ну что же он прицепился к единственной, что стала мне вдруг по-настоящему дорога?
Как же мне было тошно…
Ночью Краков производил тягостное впечатление, и это не только мнение Анжу. Здесь рано ложились спать, танцы за полночь и, соответственно, светящиеся допоздна окна в польской столице – в диковинку. Парижский талант радоваться жизни пока не прижился.
Мы не взяли лошадей, чтобы их ржанием и стуком копыт не выдать себя раньше времени. Я топал первым в сторону Северного барбакана – массивной башни на выезде из города, касаясь рукой практически невидимой стены дома. Сапоги скользили по неровным обледенелым булыжникам мостовой. Днем обследовал маршрут, чтоб не сбиться с дороги, но ночью все выглядело совершенно иначе. Точнее – никак не выглядело из-за чертовой темноты.
Улица Гродска, парадная магистраль от центра Кракова до Вавельского холма, была такая узкая, что два экипажа едва разминутся, здесь сложно заблудиться. Потом начался рынок. От шорных лавок потянуло густым дубильным духом и отвратительным запахом подгнившей кожи, он даже в феврале силен, страшно представить, что будет летом. С рыночной площади в темноту убегали несколько улочек, и я постарался угадать нужную.
Миновали рынок с суконными рядами и двинули к Флорентийским воротам. Справа от меня сопел Шико, за ним крался де Келюс, замыкали процессию Жак и Чеховский, последнего я взял из-за рискованности предприятия – шанс получить пулю или удар кинжалом был весьма высок.
Придворный шут рассказал обо всем, что удалось выяснить за два дня.
– Главный враг Генриха, без сомнения, это великий канцлер литовский князь Николай Радзивилл по прозвищу Рыжий. Он – кальвинист, ярый противник союза Литвы и Польши. Строил козни, рассчитывая посадить на краковский трон монарха из дома Габсбургов с тем, чтобы разорвать с его помощью Люблинскую унию и самому получить пост великого князя независимой Литвы. Авторитетный военачальник, Рыжий прославился походами против московитов, особенно битвой при Чашниках, где разбил войско Шуйского.
