Потом они гуляли. Вдвоём. Дед быстро ходил во всю длину узкой щели, тянущейся вдоль здания спецприёмника, шапка на бровях лежит и на очках, руки в карманах. А Кирилл курит, сосёт сигаретки одну за другой у входной двери. Проходя сквозь клубы его дыма, Дед поморщился.
– Давно бы бросил, дешевле бы существование обошлось.
– Да пытался, не получается, – Кирилл вздохнул. При этом он улыбался.
– Опять вздыхаешь.
– Не буду. Изживу вредную привычку, – пообещал Кирилл.
После прогулки их уплотнили. Извинившись, вселили к ним двух Kitchen boys, а через полчаса вселили и третьего, потому что «Тарантино» на следующий день выходил на свободу. Потому к ним в камеру поселили ещё и хулигана Сергея, тот должен был стать посудомойщиком, после того как уйдёт Стас. Где-то около часа Kitchen boys носили порциями свои вещи из «второй» хаты. Матрацы, одеяла, пакеты. Они постоянно забывали что-то взять, стучали в дверь, вызывая милиционеров. Дед наблюдал за суетой с элегической грустью. Было ясно, что в эту отсидку одиночества ему не видать, как своего затылка. «Ну что же! – подумал Дед. – Буду общаться с арестантами. Приобретать ненужный мне уже опыт».
Kitchen boys вместе с пожитками привезли и свежую новость. Его соратника Константина осудили на 10 суток и, вероятнее всего, к ночи или ночью его доставят сюда же, в спецприёмник. Осуждён ещё кто-то, но Kitchen boys не поняли, кто. В конце концов, откуда им знать оппозиционеров, они же простые пьяницы, хулиганы и дебоширы. Немцов, сказали Kitchen boys, ещё не осуждён. Немцова они знали, всё же бывший вице-премьер, немало в своё время помелькал на экранах.
После ужина они спустились с Кириллом в камеру, дверь была открыта настежь. Они прикрыли дверь. Кирилл стал курить в форточку, в той части «хаты», где были две ледяные батареи, «дальняк» и раковина. Дед морщился. Все его сокамерники, включая его охранника, оказались курящими. Астма давно не посещала Деда, однако такое интенсивное вентилирование его лёгких никотином могло и спровоцировать астму. Могла её спровоцировать и простуда, вызванная сквозняком. Но Дед ничего не сказал Кириллу, мёрзнувшему у форточки, он ходил, заложив руки за спину по старой тюремной привычке, во всю длину камеры и даже считал шаги. Необходимости в считании шагов не было никакой, он считал удары правой ноги в годы, когда бегал в прогулочном дворике, вначале в тюрьме Лефортово, потом в Саратовском централе, ему нужно было отбегать дневную норму, вот и считал. А зачем считает сейчас? Привычка…
Кирилл закрыл форточку и, подражая Деду, стал ходить рядом. Они обменялись репликами насчёт того, что места в камере хватает, «тусоваться» могут одновременно трое, да и для четвёртого места хватит.
– Да ничего тут, жить можно. О хлебе насущном думать не надо, да и койку дают, – одобрил спецприёмник Кирилл.
Кирилл был с ними уже лет пять, если не больше, из них год отсидел в тюрьме, но в охране у Деда он работал лишь последние года полтора-два. После того как развёлся, точнее разошёлся, с женой. Она тоже была активисткой партии, в партии они и познакомились. Родила ему ребёнка. Но её темперамент оказался, видимо, ему не под силу. Что там у них случилось… Дед никогда не лез в личную жизнь партийцев, потому не знал. Вероятнее всего дело было либо в несоответствии ритмов существования, либо в подчинении было дело. Если женщина имеет сильную доминантность, то мужчине сложно жить, она с ним борется, как мужчина. А это напрягает и нервирует. В доме-то бороться уж не надо бы.
