– Спасибо.
Дверь закрылась.
– Нас собирается всегда десять человек. А почему интересно, не приходят ещё четверо?
– А боятся, Коля, просто боятся. А вдруг что! Прямо на нашу вчерашнюю тему.
– Сдаётся мне, Юрик, что мы эту тему только начали.
Так и оказалось… Когда все расселись по узлам, телефонный фонарик осветил женщину-врача. За пятьдесят, лицо строгое, неулыбчивое, губы поджаты, глубокие морщины на переносице, видно, что часто хмурится. Во всем облике что-то чиновничье, начальственное, хотя в отличие от Елены Николаевны, соблюдавшей даже здесь «дресс код», врачица приходила в тапочках и пижамных брюках.
– Уважаемая, вы хотели сегодня рассказывать, – напомнил голос с кавказским акцентом.
– Меня зовут Олеся Сергеевна, я главврач районной поликлиники. Я очень внимательно слушала и Юру, и Елену Николаевну, мне бы тоже хотелось рассказать свою историю… Тоже про страх, но у у меня как-то всё грустнее…
История третья. Фото из семейного альбома.
Олеся похоронила родителей и продала дом. Из родительского гнезда взяла только самое необходимое. Книги решила отдать в интернат, в библиотеку.
Складывала их в коробки, из «Воскресения» Толстого выпала фотография.
Под деревом на стульях сидят дед и бабушка. По бокам – мама с папой, тётя Нина и дядя Коля. Олесю, совсем маленькую, коконом завёрнутую в пелёнки, дед держит на руках.
Олеся совсем забыла это фото. Это был единственный портрет их семьи. Удивительно, оказывается, дед мог держать её на руках. А она всегда панически его боялась. Дед неулыбчивый, кустистые нахмуренные брови, строгий взгляд, крючковатый нос. Он был неласков, немногословен, подчас груб.
Детей называл дармоедами, внуков не замечал. Олеся не любила ездить в деревню, а уж если оставляли там, то… её слезам не было конца. Бабушка готовила пшённую кашу с салом, ругалась, что внучка час целый сидит за тарелкой, гоняла в огород – то травки цыплятам нарви, то воды им налей, то повилику подёргай. То ещё что-нибудь… И весь день бегай и думай, как бы деду на глаза не попасться.
Ей было 6, когда дед умер. Страшно было заходить в комнату, «залу», как называла бабушка, где стоял гроб. Что-то зловещее было под простынёй, которая целиком закрывала трюмо с большим зеркалом. Похоже, как будто там кто-то сидел. Олеся сжалась в комок, делала очень маленькие шаги, но мать тянула её за руку. Дышать было нечем, воздух был плотный и серый, его можно было брать руками и лепить комочки, как снежки. Олесю удивило, что взрослые и остальные дети безропотно позволяют этому воздуху окутывать себя, а ведь надо махать руками, иначе он окутает так, что не вырвешься.
Самый страшный момент – взрослые расступились и дали матери, как старшей дочери, место у изголовья. Она поставила Олесю рядом, и девочка оказалась на одном уровне с головой деда. Запавшие глазницы, сжатые губы, на лбу бумажка с крестиками. Почему лицо такого цвета? Напоминает куриную лапу, которую бабушка чистила для холодца. Олеся один раз прикоснулась к ней пальцем и выбежала во двор. А вдруг он сейчас откроет глаза? Олеся опустила голову и стала рассматривать нижнюю планку гроба. Мать положила руки дочери на плечи, руки были свинцовыми, они словно пригвоздили Олесю к полу. Этот ужас был нескончаемым. Она скривилась, сжалась, личико расплылось в некрасивой гримасе. Но мысль напряжённо работала.
– Кто же будет теперь смотреть сквозь неё? Неужели все её ужасы закончились?
