– … разорение ужасное, но виноградники восстановили. А сады… вы сами видели. Из совсем нового – шелководство. Глина – отдельный разговор. Глины здесь замечательные. Мы вам завод покажем, хотите? Но все-таки будущее здесь санаторное, лечебное. Так нам кажется. Для местных жителей горные ключи – средство от всех болезней. Есть и холодные, и теплые, и прямо горячие.
– Холодные и горячие рядом? Разве так бывает? – вяло-вежливо удивлялся я, нацеливаясь повернуть разговор в более увлекательном направлении, подальше от хозяйственного отчета. Услышал радостный ответ, что так бывает редко, что в мире совсем немного таких курортов, что самый холодный источник – одиннадцать градусов по Цельсию. Ледяной, правда? А самый горячий – пятьдесят три! Но термальные ключи – они подальше. Нет, мы сейчас туда не поедем. Дороги еще строить и строить. Да, конечно, вы правы, источники изучать надо по-настоящему. А расспросите Гая! Он сейчас занялся этим.
Расспрашивать Гая – только этого мне и не хватало.
Тропинка полого поднималась среди густого леса. Склонившаяся ветка с мелкими и яркими до синевы листьями опахнула очень знакомым и почему-то городским, парковым запахом. Что это? Где, где? А! Это самшит. Вы привыкли видеть его подстриженным, вот и не узнали. Скоро уже будет первый источник – Паутинки. Называется так. Возле ключей травы считаются особенно целебными. Нина велела мяты набрать, зверобоя, цикория…
– Нина – это кто? – терпеливо уточнил я. Сестры словно удивились. Провинциальная манера. Все друг друга знают.
– Нина! Жена, подруга папы.
Вот как. Что ж задушевный приятель не предупредил? У красавиц, оказывается, молодая мачеха. Впрочем, ничего странного, очень понятно. Обаяние здешних черных глаз я и на себе чувствовал.
Впереди у поворота прошуршала трава, скользнуло что-то гибкое, быстрое, золотистое, каштановое. Змея? «Бурундук, бурундук!» – вскрикнули сестры и вдруг принялись выспрашивать, как я обживаюсь на новом месте, что делал в эти дни, где был, что видел, с кем познакомился, не скучал ли? Зверек переломил разговор без моей помощи.
Рассказывалось с приятностью. Я даже разболтался. Со смехом вспомнил, как мысленно скрежетал зубами и спорил с теориями Виртуса, – когда читаешь или слышишь «человек должен, должен, должен», то невольно чувствуешь, что человек – ты сам, а должен тому, кто это барабанит.
Собеседницы поддержали меня чересчур энергично. Пришлось морально попятиться:
– Вы разве совсем не признаете долга?
– Очень даже признаем, – смеялись они. – Взяли деньги в долг – надо вернуть. В крайнем случае можно с отсрочкой и частями, но не хотелось бы.
– А если серьезно?
– Если серьезно, тогда так, – начала Юджина. – Признаем добровольно взятые на себя обязательства.
– А как быть с недобровольными, но неизбежными?
– Тут сразу спросить бы: с какими, например? Но можно не спрашивать, а сразу сказать: неизбежность неизбежностью и назовем. Без долга вполне обойдемся.
– Чем же бедное слово помешало?
– Где начинается про долг, там жестокость и путаница.
– Жестокость – согласен. Бывает. Суровый долг. Но почему путаница?
– Потому что о долге, – сказала Марта, – не разглагольствуют, не торгуются, его исполняют.
– Да, разумеется. Нет, что это значит?
– С человеком, который чего-то хочет, пусть даже вредного и неудобного для других, с ним все-таки можно препираться, торговаться и до чего-то договариваться. А когда появляется долг – ужас! Особенно если восстанет долг на долг. У одного долг перед добродетелью, у второго долг перед будущим, у третьего – перед собой, у четвертого – перед судьбой, у пятого – перед родиной, у шестого – тоже перед родиной, но другой. Когда лицемерят и долг только на языке, а на уме кошелек, тогда еще можно кое-как удержать, чтоб хоть головы не поразбивали. Себе и другим. А если и впрямь думают, что исполняют долг, тогда всему конец.
