– Признаюсь, я впервые в жизни выпроваживаю девушку посреди ночи, но тебе больше нельзя здесь оставаться.
– И я тебе признаюсь: я никогда не навязывала свое общество никому, но все же, мне любопытно, почему мне нельзя остаться? Ты ждешь кого-то еще? Не мое дело, конечно, просто… интересно.
– Нет, никого я не жду. Но, черт возьми, мы не должны были делать того, что сделали. Какой же я олух! Не смог устоять перед твоей красотой.
– Ты говоришь, словно средневековая девственница. На дворе 21 век, и твой пояс целомудрия давно заржавел. Что такого, если два человека понравились друг другу и провели ночь вместе? Почему мы не должны были делать этого? Нас что, мама отругает? Учитель двойку поставит, что?!
– Не кипятись. Дело не в тебе и даже не в учителе. Просто я… Как бы тебе это объяснить. Я не лучшая для тебя компания.
– Ничего себе! То есть, все это время ты был лучшей компанией и вдруг на тебе. Просто скажи, что тебе не понравилось, нечего сочинять невесть что.
Она нервно вскочила и попыталась просочиться через балконную створку в комнату. Но балкон был слишком уж экономического класса, поэтому ее спутнику не составило труда тут же ухватить ее за руку.
Он встал, слегка пошатываясь, из-за столика и приблизился к ней вплотную, втиснувшись в несчастный дверной проем. Его лицо было в сантиметре от ее, руки обвили плечи, а бедра вжимали тело в дверную коробку.
Два самых первых свидетеля нового дня стояли безмолвно, их дыхание было прерывистым. При этом два бархатных глаза смотрели на нее как-то грустно.
– За всю мою жизнь мне только однажды все так нравилось, как сейчас. Было это на заре сотворения мира, и счастье мое закончилось вместе с модой на пояса верности. Раньше все было неважно, не лучшей компанией я стал для тебя после того, как… – он запнулся. И вдруг грусть в его глазах сменилась ленцой, плавным движением он запустил руку под пушистые ворсинки ее халата, нащупывая каждый изгиб тела длинными пальцами, обвитыми холодным металлом. Его губы встретили ее, халат оказался на кафельной плитке, а они медленно переместились обратно на простыни двухметрового ложа.
Выпустив ее из рук некоторое время спустя, он сказал: «Именно это я и имел в виду. Тебе нельзя здесь больше оставаться, – он вновь поцеловал ее. – Не загоняй меня в угол… Черт! Да просто потому, что я погублю тебя, дурочка».
С этими словами греческий бог поднялся, подобрал с пола свой халат, собрал разбросанную по полу в ванной ее мокрую вчерашнюю одежду и сложил в пластиковый мешок для стирки. Потом накинул первые попавшиеся джинсы и футболку и вышел, наотмашь хлопнув дверью.
Следующие два дня она его не видела. Кажется, он даже не выходил на работу, хотя его никто и не искал. Это значит, что его исчезновение сюрпризом было только для нее.
Она чувствовала себя глупо. Вел он себя в высшей степени странно. Хотя, чего же странного в том, что мужик с тобой переспал и, выдумав какой-то нелепый предлог, благополучно свинтил?
Не нужно было ему рассказывать про Алису, не нужно! Никому не нужно, и особенно ему! Она не имела привычки делиться с людьми своими бедами, понимая, что чужие проблемы и чужое горе никогда не заденут струн души малознакомых людей и не сыграют на них ту мелодию, которую ты хочешь услышать.
Это только кажется, что твои проблемы и твое горе особенные. Только кажется, что никто не знавал никогда ни таких проблем, ни таких бед.
