Не прошло и минуты, как раздался короткий стук в дверь, и в кабинет проник Ларсен – как всегда собранный и напряженный, словно стальная пружина, облаченный в отлично сшитый костюм-тройку. Ларсен бесстрастно дождался приглашения сесть и привычно опустился в кожаное кресло слева от стола.
Святослав Францевич Ларсен происходил родом из голштинских немцев, предки его переехали в Российскую империю еще вместе с Петром III и с тех пор совершенно обрусели, о чем свидетельствовало не только славянское имя, но и совершенно не по-европейски запальчивый характер Ларсена, который то и дело прорывался наружу через некоторую напускную чопорность. Отец Святослава Францевича, Франц Ларсен, как и его отец, служил в Министерстве юстиции, в свое время даже метил в обер-секретари сената, но не преуспел и преклонные годы провел в должности присяжного поверенного, посвятив себя адвокатуре. Подобной же судьбы он явно желал своему сыну – Святославу, но юный Ларсен готовил для родителя сюрприз.
Едва окончив юридический факультет в Петербурге, Ларсен решительно отверг магистратуру и, к ужасу родни, поступил в полицейскую школу резерва на второе отделение, где вместе с будущими урядниками самозабвенно учился стрелять из револьвера, фехтовать на саблях и задерживать преступников, отчего был счастлив совершенно и ни о какой карьере, кроме карьеры криминального сыщика, слышать не хотел.
Теперь, оставив за плечами пятнадцать лет работы в петербургском сыске, он был матерым профессионалом, помощником самого Будылина. Ларсен, несмотря на его пенсне, всегда аккуратный костюм и вообще крайне ученый вид, мог не только безошибочно цитировать Уголовное уложение и говорить на латыни, но также умел удивить противника молниеносным хуком слева или попасть из револьвера в копейку с двадцати шагов.
– Побывали в министерстве, Иван Дмитриевич? – вежливо поинтересовался Ларсен, указывая взглядом на папку.
Будылин угрюмо кивнул, жестом призвав помощника проявить терпение – снаружи уже были слышны тяжелые шаги и сиплое дыхание Ермолая Осиповича Щекина, второго человека в управлении сыска, без участия которого Будылин сложных решений принимать не любил.
Наконец дверь распахнулась, освобождая дорогу грузному чиновнику. Щекин отдувался и вытирал лицо платком после подъема по лестнице. Он начал свою службу в полиции даже раньше, чем сам Будылин, еще при царе Николае Павловиче, работая сначала писарем, потом делопроизводителем, и мелкими шажками и любезными улыбками за сорок лет дошел до чина коллежского асессора. Щекин был толст, одышлив и добродушен, верность его традициям выражалась не только речами, полными старомодных пассажей, но и сюртуком, который помнил, видимо, еще царя Александра Освободителя. Простое, покрытое крупными оспинами лицо чиновника никак не ассоциировалось с суровыми буднями работников уголовного сыска и чаще всего имело услужливое выражение, на чем не раз и не два обжигались его соперники. На самом деле Ермолай Осипович был хитер, как лиса, многоопытен, как старый змей, и помнил любые мелочи с точностью машины.
Поздоровавшись в перерывах между охами и вздохами, Щекин присел в тяжело скрипнувшее кресло и придал лицу выражение крайней заинтересованности.
Будылин дождался тишины и начал:
– Что же, господа, тянуть не буду. Только что я был у министра, показал ему наш «гостинец». – Он раскрыл лежащую на сукне папку, и оттуда вновь выглянули десятки черно-белых искаженных безумием лиц. – Рад он был, не скрою, как черт Святой Пасхе. «Мало мне, – говорит, – анархистов! Так теперь еще и психопаты на мою голову! Не потерплю! Не допущу!» Думал, удар его хватит, но вроде обошлось…
