Матюшин полюбил тайны, а еще полюбил рыться в вещах, к примеру в материных пуговицах, или сам что-то прятать.
Он рос по произволу судьбы. Учение давалось легко, без труда, но потому маялся от скуки. Увлечь его чем-то могла только похвала, а если не хвалили – опять же становилось скучно.
Очень рано Григорий Ильич захотел, чтобы младший его стал врачом, но не просто медиком, а специалистом по военной медицине. Ему стал нужен личный доктор, но такой, родной, и только военный, как будто гражданский человек в его здоровье не смог бы разобраться, – а чужому он не стал бы доверять. Если в семье заболевали, то лечились в лазарете, даже детей водили к военврачу, иначе Григорий Ильич отказывался верить в болезнь.
В раннем детстве у Матюшина болело ухо, и военврач, привыкший к простоте, делая промывание и продувание, наверное, повредил ему барабанную перепонку. Что слышать он стал на одно ухо туго, тому значения тогда не придали. Однако через много лет на первой своей военной комиссии, подростком, Матюшин был неожиданно по слуху забракован. Признали тугоухость его неизлечимой, хотя в жизни давно свыкся он с ней и вовсе не страдал, был по годам здоровее и крепче сверстников.
Григорий Ильич узнал, что сына признали негодным к военной службе, и много дней молчал, не желая замечать его присутствие в своем доме. Молчание это нарушили его же слова:
– Служить он не может! А что он может тогда, инвалидка? Думал, будет в доме военврач, а завелся дармоед…
Когда в мыслях отец с ним покончил и перестал в него верить, Матюшину стало отчего-то легче. Он готов был просто трудиться, не боясь замараться и занять не первое место, как боялся всю жизнь отец. Учебу и путь в будущее ему заменила работа, но ремесло выбрал он себе первое попавшееся, замухрышное – слесаря. Отец молча позволил ему стать недоучкой, но презирал, насмехаясь, даже когда он отдавал честно заработанную получку матери:
– Гляди-ка, кормилец наш пришел! Вшей кормить!
Якову, тому родители высылали в Москву по тридцать рублей в месяц, и не слышно было попреков. Григорий Ильич уже только в старшом сыне видел свое подобие – и начинал привязываться к этой мысли душой, чувствуя неожиданную слабость перед ним. Яков последний год не заезжал в Ельск. Доложил отцу в письме, что в отпуск уедет в стройотряд на заработки. Деньги ему ежемесячно высылали из дома, была еще стипендия в училище, да и много ли надо в казарме – поэтому Григорий Ильич приуныл. Осенью пришло новое письмо: Яков сообщал родителям, что женился. Выслал фотографию со свадьбы и письмо, в котором сухо объяснял, что не хотел втягивать родителей в расходы, беспокоить, поэтому все так получилось.
Отец был доволен в душе, что Яков так рассудил. Григорий Ильич в ту пору пристрастился беречь, копить деньги на сберкнижке, так что даже Александра Яковлевна не знала толком, сколько их скопилось. Все становилось сбережениями, тратить которые он жадничал, если только не для себя – на любимые японские спиннинги, лески, а однажды куплена была финская дубленка, потому что боялся заболеть зимой в обычном пальто. Семья жила к тому времени на всем готовом: Григорий Ильич получал спецпаек – как член горкома партии, и еще армейский. Александра Яковлевна обслуживала дом. В доме все уже приходилось делать ей одной или с помощью сына – использовать солдат Григорий Ильич настрого запрещал, выговаривая, если что:
