Келли помолчал и продолжил:
– Я думаю, нам надо разделить сферы влияния. Вам – заниматься подозреваемыми из чиновников, а мне – монастырем. У вас и так под подозрением фактически самые влиятельные люди провинции, и все трое не очень-то любят друг друга.
– Ну, – сказал Нан, – когда люди не любят друг друга, это хорошо. Это сильно помогает следствию. Впрочем, я и в монастыре особой любви не заметил.
– Да.
– Ллевелин мне сказал, что Ир в ваших сварах не виноват.
– Ллевелин врал, – ответил Келли. – Послушайте, Нан, если бы мы тут передрались из-за того, кто чьей зубной щеткой пользуется, это бы куда ни шло! Но ведь дело в том, что по крайней мере половина ученых ссорится по поводу того, что нужно для Веи, а что не нужно. Есть двое, которым на Вею наплевать, потому что у них очень твердые идеи насчет того, что полезно и что вредно для Земли. А что значит убежденность, если человек не готов пойти ради нее на преступление. Во что бы мы ни вломились со своей аппаратурой и своим образом мыслей – мы вломились во что-то очень серьезное и очень не свое. Поверьте мне, Дэвид! Когда эта толпа оказалась в монастыре, я уверился на миг, что это Ир натравил ее.
Келли махнул рукой.
– У нас есть десяток подозреваемых, – повторил он, – и кто-то из этих подозреваемых – уже не человек. Вы понимаете это, Нан? Он ходил между нами, смеется, ест маринованные грибки, подписывает указы, если он чиновник и читает распечатку, если он из монахов, – и в это время он не человек, а куколка с бабочкой внутри. Кто знает, зачем он это сделал? Чтобы переделать мир? Чтобы пожелать Меллерту пересоленного супа? Ах, если бы я мог верить в то, что Ллевелин сказал о пересоленном супе! Если бы я мог быть уверен, что Ллевелин сказал это не затем, чтобы запорошить нам глаза! И мы должны найти не-человека, Нан. Мы должны не раскрыть преступление, мы должны предотвратить его.
– И кого же вы подозреваете?
– Всех! Горцев, которые прятались в монастыре. Четырех монахов, которых не было в трапезной в момент землетрясения – Ллевелина, Меллерта, Роджерса и Барнса. И еще – троих вейцев.
– Вы пропустили еще одного подозреваемого, – мягко сказал Нан.
Келли дико дернулся.
– Кого?!
– Полковник, когда похищают бога, всеведущего и всемогущего, бог должен быть по крайней мере соучастником похищения.
Господин Нан, откинувшись на подушки паланкина и придерживая рукой вышитую ткань, с неприязнью разглядывал кривые улицы Нижнего Харайна. Всякий Нижний Город юридически не существовал, размеры домов и окраска их предписаны не были. Богатые усадьбы хоронились от воров и чиновников, выкатывающих глаз на чужое добро, а лачуги выставляли напоказ врожденное уродство: недаром земля под ними освящалась наспех, и о сроках строительства гадали пьяные геоманты…
Нан со вздохом опустил занавес. После разговора с Келли он провел в монастыре еще два часа.
Нан чувствовал себя лишним в этом подземелье, где с потолка светили голубоватые лампы и компьютеры с нежным шипением пускали слюнки распечаток.
Ученые ходили нервные и злые, не умея скрыть свое беспокойство и не собираясь скрывать своих мыслей. Чужак с манерами вейского чиновника раздражал их. Они пытались с ним спорить. Нан вежливо поддакивал, и это раздражало их еще больше.
Отец Сетакет, то есть Майкл Барнс, подсел к нему и заговорил о положении в Харайне… Рассказ его изобиловал убедительными подробностями. Он рассуждал о том, что трехлетний неурожай устроен наместником специально: Государственные каналы заилены, а на храмовых землях Бужвы, к примеру, все в полном порядке. Получается разделение труда. Племянник потихонечку гноит поля, а его дядя, господин Айцар, заручившись в столице поддержкой Ишнайи, сбывает храмовое зерно Бужвы втридорога, и подвозит рис из других мест.
