Но ждал Ивана Несторовича нехороший сюрприз – прибыл он в Ташкент в самый разгар холерной эпидемии. Опять обманули чиновники подлые, на верную смерть отправили, каторжные работы казнью подменили, о чем он с простодушной доверчивостью не посмел и помыслить. Только отправил главный врач Ташкента депешу об очередном случае холеры, так стали господа чиновники искать незадачливых простачков, которых можно было направить с этой болезнью разбираться. А тут им Иноземцев подвернулся.
Прибыть-то он прибыл, да только припоздал на несколько месяцев, ибо случилось с ним по дороге самое настоящее восточное приключение.
Все, как, впрочем, и всегда, замечательно начиналось.
В новенькой форме военного врача Русской императорской армии, которая удивительно была ему к лицу: белый китель с докторскими погонами и форменная фуражка с кокардой на околыше, черные шаровары с алой выпушкой и начищенные до блеска сапоги, покинул Иноземцев Петербург. Отправился до берегов Каспия, пересек море яликом – парохода ждать пришлось бы трое суток, не хотел опоздать ко дню отправки поезда, который лишь дважды в неделю отходил от станции. Меж путешествием по морю и ожиданием в Узун-Аде, первое выбрал по совету бывалых путешественников из Красноводска – дни стояли солнечные, море было спокойное.
Обошлось без шторма, причалил в Михайловском заливе, в бухте Узун-Ада.
Вокруг тишина, не в пример Баку и Красноводску, которые были изуродованы, по мнению Иноземцева, европейской суетностью. На всю станцию, совершенно не в восточном стиле построенную, со зданием, больше походящим на пряничную избушку с сахарными ставенками, правда, сильно на солнце выгоревшую, один начальник, который своих покоев не покидал без особой надобности, контролер, сонно зевнувший в ответ на протянутый билет Иноземцевым, да сторож с ружьем тоже сонный. Быть может, был здесь какой-никакой гарнизон, может, и народу в иные дни набиралось поболее, но в день приезда Иноземцева, на его удачу, никого из попутчиков да и вокруг тоже не оказалось – лишь желтый песок, крытые навесами тюки с прошлогодним хлопком, пирамиды ящиков, паутина железнодорожных путей, вой ветра, точно кто в пустой бочонок дудел, шум волн, на волнах покачиваются рыбацкие суденышки, да сухие доски причалов поскрипывают – сказка после иркутского заключения – тогда ведь все только и норовили, что под кожу залезть. А тут – и поговорить-то не с кем. Умиротворяющее безлюдье.
Иноземцев повел взглядом вокруг, глубоко вдохнул. О этот дивный запах пустыни!
Потом, правда, появились двое купцов-бакинцев с десятком чернорабочих, которых они величали «персюками». Бакинцы были одеты в сюртуки и немного изъяснялись по-русски, стрекотали без умолку. Только речь их оказалась мало понятной. Знай себе, кивай, да нет-нет порадуй собеседников полуулыбкой.
«Ничего, – успокаивал себя Иноземцев, поглаживая саквояж, где хоронились несколько томиков Омара Хайяма, Навои и очень редкий перевод Васифи, – чем дальше в пустыню, тем меньше людей будет встречать».
Да и слова здесь точно в воздухе растворялись. Сквозь уши слушал последние новости здешних краев: о торговле, о разбойных набегах басмачей, которые распугали всех путешествующих, о прекрасном городе Асхабаде, где ткут самые лучшие ковры во всем Закаспие, а сам глядел вдаль, на то, как ветер песчаными барханами играет, и улыбался внутренней безмятежности. Словно попал в родные края, давным-давно им покинутые, словно шел сюда всю свою жизнь и наконец вернулся. Взыграли в Иване Несторовиче персидские корни, зов предков стал оглушающей песней, ласкающей душу и сердце…
