Погорельцев и его собеседница обернулись на стук двери. Братья Родины отряхивали снег с воротников и топали ногами у входа.
– А вот и Всеволод Иванович, и Георгий, сердечно рад, – Погорельцев заспешил через холл, чтобы пожать им руки.
– Рад представить, Жернакова Ирина Николаевна, прибыла в наш скромный музей из столицы, с утра уже здесь занимается инвентаризацией.
Ирина выступила вперед и с улыбкой протянула руку для приветствия, но ее слегка раскосые светло-карие глаза смотрели серьезно.
– Всеволод Иванович, здравствуйте, не знала, что вы родом из Старокузнецка. Прекрасный город, а музей и вовсе замечательный, Савва Лукич уже провел для меня экскурсию.
– Добро пожаловать! – улыбнулся Всеволод. – Разрешите представить вам моего брата – Георгий Родин, наш, можно сказать, коллега. Участвовал в раскопках курганов Ахмет-бея в Крыму, кроме того, прекрасный врач.
– Ну уж рядом с тобой я в археологии просто дитя, – язвительно ответил Георгий. – Первое дело для меня – это клятва Гиппократа. А прославлять отчизну научными открытиями отлично получается у тебя. – И он с вызовом обернулся к Всеволоду, тон Георгия был холоднее сосульки.
Жернакова с интересом оглядела Родина-младшего, фигурой больше напоминавшего спортсмена-гиревика, чем врача.
– Однако вы похожи на брата и не похожи одновременно. – Ирина внимательно посмотрела Георгию в глаза.
– Ну что же, пройдемте наконец наверх, – предложил Всеволод. – Еще успеете наговориться. Георгий в этих делах у нас мастер. Думаю, Савве Лукичу интересно будет узнать, что я собираюсь передать немалую часть моих находок родному музею.
В историческом зале старокузнецкого краеведческого музея обстановка была не обычная. Вдоль стен, а также у постамента, на котором располагался скелет мамонта (дар профессора Мерзляева и гордость экспозиции), стояли деревянные ящики разных форм и размеров, подписанные по-испански «suavemente» и «frágil». Директор музея Савва Лукич Погорельцев, потирая руки, прохаживался вдоль рядов в крайнем возбуждении. Через каждые несколько шагов он останавливался и, поправляя пенсне, вглядывался в очередную находку, неизменно восклицая:
– Удивительно! Удивительно!
Наконец покончив с восторгами, он обратился к старшему из братьев Родиных:
– Всеволод Иванович, да таким находкам позавидовал бы сам Александр Гумбольдт! Жаль, конечно, что большинство самых ценных экспонатов отправляются в столицу, но возможность хотя бы прикоснуться к этим удивительным реликвиям – уже огромная честь для меня.
И снова схватившись за пенсне, Погорельцев начал завороженно изучать сверкавшую из упаковочной стружки статуэтку инкского бога-громовержца Апокатекиля, держащего в руках золотые стрелы.
Всеволод Родин стоял поодаль и придирчиво осматривал шлем конкистадора, который вполне мог принадлежать одному из кабальерос Франсиско Писарро. В этом шлеме обветренный и загорелый Родин-старший и сам напоминал бы отчаянного конкистадора.
– Прошу простить, Савва Лукич, – лукаво улыбнулся Всеволод, – но кое с чем я расстаться пока не могу. На многое из представленного здесь с большим интересом посмотрят господа из Петербугской академии наук. Не честно было бы оставить их с носом. Не правда ли, Ирина Николаевна?
Всеволод выразительно посмотрел на Жернакову, совершенно поглощенную спором с Георгием. Предметом разногласия была похожая на русскую палицу дубинка-макана с шестигранным нефритовым набалдашником.
