Панибратов сразу поставил недопитую рюмку на стол, положил трясущиеся руки себе на колени и покосился настороженно:
– Это вам господин Титус рассказывал?
– Да. У него тоже дети; он обеспокоен, как и я.
– Ян Францевич задавал мне весной этот вопрос. И с точно такими же интонациями. Странно, право…
– И что же вы ему на это ответили?
– То же, что сейчас отвечу и вам. Я ничего не знаю об убийствах. Ничего! И вам копаться в них не советую.
– Почему?
Но статистик уже закрылся. Лицо его сделалось отчужденным, подозрительным. Он демонстративно взял газету и отвернулся. А Лыков надел шляпу и пошел наблюдать погрузку основной массы пассажиров. Тех, от кого он оборонялся персидской ромашкой…
В десять часов дополудни «Боян» вошел в устье Ветлуги. Река впадает в Волгу двумя рукавами. Тот, что ближе к Нижнему Новгороду, более широкий, но и более мелкий. Пароходы используют второй рукав, ближний к Козьмодемьянску. Он тоже неглубок да еще и поделен надвое островом. Одну протоку заняли идущие сверху плоты, «Боян» стал медленно подыматься по другой. Здесь в устье прятался самый первый и самый опасный перекат, ежегодно намываемый сильным течением. Одного его достаточно, чтобы парализовать все летнее ветлужское судоходство. Пара землесосов могла бы поправить дело, но ни у кого не доходят руки до решения этой важнейшей местной проблемы…
Вода держалась еще достаточно высоко, и пароход прошел перекат без помех. Тут же удар судового колокола собрал всю команду на молитву – таков обычай на Ветлуге. Бурлаки за компанию тоже перекрестились и опять уселись распивать водку. На палубе яблоку негде было упасть. «Боян», рассчитанный на 150 человек, принял на борт 500! Каюты первого и второго классов никто из адуев, конечно, не занимал – билеты туда стоят по восемь с полтиной да по пять рублей. А бурлаки платят рупь двадцать пять и едут всю дорогу стоя. Зато уж делают они при этом что хотят, осознавая свое количественное превосходство. Чистая публика в своих хоромах оказалась словно в осаде и побаивалась лишний раз выходить на палубу. Крепкие бородатые мужики в красных, синих и суровых рубахах забили все свободные пространства и в трюме, и на корме, и на прогулочной палубе. Пароходное начальство сидело в рубке за картами, стараясь ни во что не вмешиваться. Бурлаки были пьяны все поголовно и поэтому вели себя нагло: горланили неприличные песни, дерзко заглядывали в окна кают, мочились у всех на глазах прямо через борт. Играли гармошки, люди, почесываясь от паразитов, резались в трынку. Пустые косушки озорники кидали в проплывающие мимо плоты, стараясь угодить своим менее везучим коллегам в голову. Те в ответ матерились и грозили баграми. Лыков с Панибратовым заперлись изнутри и мирно читали. К теме маньяка Алексей больше не возвращался.
В первой на пути деревне – Сутыри – пароход остановился для забора дров. Топливо на ветлужские пароходы грузят крестьянские женщины. «Боян» ткнулся носом в берег, с борта полетела чалка с пешней, а следом за ней матрос. Он закрепил конец и установил доску, по которой тут же забегали замотанные в темные платки бабы. Они сбрасывали охапки поленьев в трюм. Помощник капитана стоял возле люка, записывал прием, а заодно щипал носильщиц, что помоложе, за задницу. Буфетчик принес в каюту купленные в деревне полуаршинные пироги с запеченными в них целиком лещами.
