Демон, которого ты знаешь - страница 20

Проекция «кричащего мужчины» могла означать, что состояние Тони хуже, чем казалось на первый взгляд, и я чувствовала, что его нежелание говорить о своих кошмарах свидетельствует о том, что он тщательно выстроил довольно мощную эмоциональную защиту. Если бы она рухнула слишком резко и быстро, у него могло возникнуть ужасное чувство, что он не сумел сделать все как надо, что он ни на что не способен, и у него могли опять появиться суицидальные настроения. Мы с моим супервайзером также обсудили идею о том, что кошмары в сознании Тони могут и не иметь какого-то важного, принципиального значения, а также вероятность того, что «мужчина в соседней палате» – это обозначение чего-то такого, что Тони считал необходимым держать в узде. Мы обсудили, как именно следует поддержать Тони, что его не следует торопить и что он, возможно, сможет сам рассказать мне, чего больше всего боится. Мы с пациентом уже успели добиться некоторого прогресса, когда через несколько месяцев после начала нашей совместной работы Тони сказал, что готов поговорить о содержании своих ночных кошмаров.

Оно всегда одинаковое, начал он. Он душит симпатичного молодого человека, который пытается закричать, а Тони хочет заставить его умолкнуть. Он все сильнее и сильнее сдавливает молодому человеку горло, видит ужас, панику в глазах жертвы, и его охватывает ощущение собственной силы и власти, так называемого прилива – наслаждения, эйфории. Затем лицо юноши вдруг превращается в лицо отца Тони в уже довольно пожилом возрасте, и это лицо искажено гневом. Когда Тони описывал, как перед ним возникает нечто вроде мужского варианта лица горгоны Медузы с извивающимися змеями вокруг рта, изрыгающего ругательства, голос его дрожал. Во сне он всегда пытался заставить голову замолчать, но она всегда кричала на него. Слова звучали неразборчиво, пояснял Тони, но он не сомневался, что они означают что-то «очень нехорошее, презрительное». Они вызывали у него одновременно ужас и разочарование из-за того, что ему не удавалось их разобрать. Затем у него появлялась уверенность в том, что он должен выяснить, что они означают, – и тут он просыпался весь в поту, с отчаянно колотящимся сердцем, и до него доносились крики мужчины из соседней палаты.

Описание кошмара заставило нас более подробно поговорить о преступлениях Тони и о его семье. Мне были известны лишь основные факты, но хотелось узнать их непосредственно от пациента. Он начал с того, что жил в католической семье, его отец был англичанином, а мать – красивой, хрупкой испанкой. Она ничего не могла поделать с отцом, который бил и ее, и детей. Тони рассказал мне, что помнит, как прятался от отцовских кулаков в гардеробе с одеждой матери и как ему нравилось трогать тонкие, приятные на ощупь ткани и ощущать исходящий от них запах духов – для него это было что-то вроде лекарства от агрессивности отца. Иногда, оставшись один, он надевал какие-то вещи или играл с косметикой матери, что можно считать нормальным этапом человеческого развития: молодые люди экспериментируют, чтобы попытаться понять, что это такое – быть мужчиной и быть женщиной. Рассказ Тони заставил меня задуматься о том, не идентифицировал ли он себя больше с матерью, нежели с отцом. Однако это предположение пришлось отбросить, когда пациент описал, как по мере приближения к пубертатному периоду он стал презирать мать, отвергать все выражения любви и нежности и ненавидеть ее за слабость.