(Бу, впоследствии Би, а затем Ба, образно говоря душа, которой по верованиям египтян Древнего царства обладал только фараон и, кстати, имеющая именно вид птицы, несколько похожей на только что пролетевшего филина. прим. автора).
А посему, когда внутри гробницы что-то зашевелилось, застонало, заухало, Хунни примерз к ее поверхности намертво, хоть и температура окружающей египетской среды была градусов под тридцать.
– Ху-ху-ху-хуннии-и-и… – донеслось из отверстия. – Хунни-и-и-и…
Затем внутри что-то покряхтело, мерзко похихикало и в край проема вцепилась скрюченная когтистая рука, а потом и вторая. Хунни перестал дышать. Из тьмы, в призрачный подлунный мир, как тарантул, выпрыгнуло что-то черное и уселось на краю. Мужественное сердце Хунни остановилось.
– Хунни, а хунни ты делаешь на священном поле? – спросило загробное чудовище сварливым голосом.
Хунни открывал рот, но ничего произнести не смог. Страшилище, выскочившее из бездны мира мертвых в город мертвых, захихикало.
– В этой гробнице нет ни хунни, мой храбрый Хунни. Одни только скорпионы – вот.
Маленькое, но чудовищное порождение мрака, подняло ручку, в которой и вправду шевелил лапками и клешнями скорпион, зажатый двумя пальцами за хвост, и бросило его Хунни. Бедняга наконец ожил и замахал обеими руками, стряхивая ядовитую тварь.
– Зато я вот что тут нашла.
Нечто из «оттуда» подняло вверх руку со свитком папируса. Тут Хунни наконец сообразил, что перед ним сидит чернокожая девчонка и весело блестя глазами нахально смотрит на перепуганного до полусмерти грабителя.
– Ты случаем не обделался, мой храбрый Хунни? Впрочем, это сколько угодно, но, смотри, не вздумай сдохнуть. Мне нужны живые и здоровые мужчинки. – и девчонка вновь мерзко захихикала.
Осмелевший Хунни раскрыл было рот, чтобы хорошенько обложить хамку, хорошим таким и звучным древнеегипетским матюгом, но та сунула чуть ему не в рот свиток.
– Глянь-ка, что там есть. Нужна мне твоя помощь, твоя и еще пятерых-шестерых здоровых мужиков, а то мне одной сиротке никак не справиться.
Вдруг девица вытаращила глаза и ткнув за спину Хунни крикнула:
– Бежим! Неджеритхет вернулся! Сейчас утащит к мертвым.
Девка спрыгнула с гробницы и понеслась к лесу, тут же пропав в лунном сумеречном свете. А Хунни, обернувшись, и вправду увидел громадного филина наплывавшего на него и так же понесся к лесу и остановился только на опушке у воровских кварталов. И только тут сообразил, что в руках у него по прежнему зажат свиток папируса.
Этой же ночью он зашел к своим друзьям, они осторожно развернули свиток и увидели, что это план дальней части поля Сокара. Одна гробница была отмечена крестом, а стрелка указывала на один из углов мастаба.
В состоянии легкой эйфории, хоть и не знал он, конечно, такого слова, Хунни направился домой, а дом его был теперь в воровских кварталах, а не на полях в пойме священной реки.
По дороге ему, как на грех, встретился некто Паакер, того же полета птица и стал настойчиво приглашать откушать пенистого напитка. Хунни, проявляя благоразумие, отказался от дарового угощения, ибо халява до добра еще никого не довела.
Однако, Паакер был очень настойчив и пояснил неожиданную щедрость тем, что удалось им неплохо поживиться в городе мертвых и настолько неплохо, что даже можно ради такого случая вдарить по винцу. Мелькнуло даже, среди слов речи Паакера, такое наименование как кенхемское, которое звучит для уха истинного роме (египтянина, сиречь. прим. автора), так же как для римлянина фалернское, хиосское для грека, бургундское для бургунда, шампанское для француза и водка холодная для русского.
