Но Давиду сделали операцию, поднимать тяжелое ему запретили, поэтому, когда Сандра выросла, ей остался только мелодичный ритм «Капель дождя», родители очень любили тот фильм и, когда хотели потанцевать, то всегда включали на магнитофоне эту песню, начало танца было ритуальным, мама садилась на спинку кресла, а папа, приставив руки ко лбу, изображал быка, а затем мама, прямо как Кэтрин Росс, зажав руками, чтобы не распушить, юбку, соскальзывала в его руки, и они делали те же самые развороты под сплетенными руками, но уже – много медленнее.
Так что танцам тоже не было суждено стать их страстью. Но они все же нашли ее. Ей стал – футбол.
Вообще-то, Давид и глянулся папе из-за футбола. Тот очень любил футбол, тогда в моде был Камю, и папа всем цитировал его фразу, из статьи о футболе для Алжирского университета: «После многих лет, в течение которых я многое повидал, всем, что я твёрдо знаю о морали и человеческом долге, я обязан спорту». И Давид, накануне предложения, дорогая, что любит папа, пригласил его, ее и за компанию – Памелу – в город, на футбол. Мужчины переживали, игра была непростой и вязкой, а девочки, ничего не понимая в этих боданиях вокруг мяча, Памела так тогда и сказала – если бодаться, так бодаться – по серьезному, как в регби, или, как в том анекдоте, где рыцарь остановился у входа в пещеру под высокой горой и стал вызывать дракона на бой, а в ответ, из-за облаков, драться – так драться, зачем же в ж…пу кричать, протрепались полушепотом все полтора часа. Но много лет спустя, когда Давид, после очередного витка рок-музыки, стал оставаться у «телефункена» и включать радио, чтобы послушать трансляцию футбольного матча, Синтия послушно задерживалась с ним. И уже несколько лет спустя, сидя в пижамах в кровати перед телевизором, у них так и повелось – смотреть футбол в спальне, они в унисон свистели на русского судью с каким-то смешным восточным именем, показывавшего флажком на центр после неправильно засчитанного гола. Утренний кофе превращался в бесконечное обсуждение прошедшего матча с папой, дети смеялись, но Синтии было хорошо. Конечно, она все больше и больше осознавала, что за неимением своей жизни, ей приходится жить жизнью Давида, но это ее и радовало. А чемпионат в Мексике прошел под знаком непрерывных споров, Давид страстно болел за Маццолу, а Синтии очень понравился, нет, не Пеле, а его товарищ, какой-то нефутбольный, портовый рабочий – невысокий, коренастый и лысоватый крепыш – посылавший мячи куда-то за пределы экрана, а, когда камера перемещалось, то они уже видели мяч в ногах Пеле. Именно этот крепыш и стал причиной их ссоры. Давид и Синтия, они же тогда сошлись в финале. Когда, в ответ на гол бразильцев, итальянцы сравняли счет, то Давид, не перестававший все последние после драматичного полуфинала дни повторять, что Ривера – это Ривера, прямо как у Джека Лондона, Давид воспрянул, сейчас мы вам, танцорам с…, покажем, и вот тут крепыш заколотил такой голешник, что Синтия не удержалась, вскочила на ноги и завизжала от восторга. Почти тут же дверь в спальню распахнулись, и ошарашенные дети смотрели, как мама танцует на кровати самбу. Давид взял подушку и пошел в гостиную.
Синтия встала, пора было снимать с утятницы крышку. Она нагнулась к духовке и вдруг вспомнила, что завтра они должны были ехать с Давидом в город, как раз на футбол, к ним приехала столичная команда. Ну, что, дорогая, подумала Синтия, решай, или – пусть футбол останется – футболом?
