Но сам же мужчина, сидящий подле нее в этом время, был как бы навеселе и откровенно смеялся ей в лицо, рассказывая это; всматриваясь в нее, он преподносил довольно обыденную историю, которая случается буквально каждый день с ним и его окружением и которую, по всей видимости, нужно рассказывать как откровенный анекдот, опошлить ее и наиглупейшим образом попытаться скомпрометировать того, кому она адресована.
Такое впечатление, что он работал в похоронном бюро, которое принадлежит какому-нибудь зажиточному господину, и его работники имеют полное право на такие вот шутки, исходя из мысли, что сервис они готовы предоставить безукоризненный и почтеннейший в своем городе. Что каждый человек, который обращается к ним за помощью, остается доволен, и если хоть один жалобный отзыв просочится в массы, то это никак не ударит по репутации данного бюро. Но в эту минуту было непонятно, почему плачет мать, который нет дела ни до какого мужа, или тем более отца, будь он хоть кто ей. И с чего бы в эту минуту ей плакать, разве как не от страха? Каким-то сумасшедшим и едким криком она закричала на всю квартиру:
– Она никуда не поедет! Она никуда не уйдет. Я все вам заплатила! – добавляла она. – Ну, где же справедливость? – всхлипывала она, обращаясь, в частности, как бы не к кому-то конкретному из двух людей в комнате, а к самому господу богу… сложа при этом руки крестом.
Услышав это, Катя сконцентрировала свое больное внимание на ее словах, вытирая рукавом слезы, которые были ей неподконтрольны; впрочем, какая-то странная, но пока необъяснимая мысль залезла ей в голову. И тот час она даже что-то вспомнила, какую-то сцену из детства, каких-то людей. Она была сильно ошеломлена как этой мыслю, которая возникла из неоткуда, так и смертью ее отца, о которой известил этот грубый и бессовестный человек. Эти два состояния терзали ее и взаимодействовали между собой, дабы терзание превратилось в настоящую пытку. И вдруг она от паники и стресса начала погружаться прямо в само кресло. Все вокруг стало темнеть, ей казалось, что она умирает и медленно входит в некое забытье, от которого она не видит спасения. Но вдруг рука мужчины коснулась ее свитера, и девушка резко вернулась в реальность.
– Вставай, – схватил он ее за рукав. – Поехали! Здесь тебе больше нечего делать. – Он продолжил он в облегчении на выдохе: – Здесь тебе больше нечего делать, ну-с, идем!
– Куда? – проговорила тихо, еле слышно Катя.
– Куда, куда? В дом твоего отца! Ну не на скотобойню же я тебя веду! – Поднявшись со стула и поправляя свой костюм, он встал окончательно и так же с улыбкой посмотрел на нее, нагнулся к ней, двумя пальцами правой руки схватил ее еще раз за свитер, но уже сбоку, в районе локтя.
– Не обращай внимания на эту сумасшедшую. – Наклоняясь и начиная говорить ей шепотом об этом, он положил руку ей на плечо, а потом и вовсе закричал и начал размахивать руками, но уже обращаясь прямо к Марине, стоя при этом над смущенной Катей.
– А ну пошла отсюда! Прочь! Ну! Мы уезжаем! Да уйдешь ли ты с дороги наконец?!
Он топнул ногой как можно сильнее и устремился прямо в сторону Катиной матери. Когда он настиг ее, то локтем левой руки оттолкнул ее с дверного проема, а правой рукой достал какой-то предмет из заднего кармана штанов.
Как выяснилось позже, это был револьвер 22-го калибра, которым он пригрозил Марине, направляя оружие ей в бок. Они оба в суете синхронно протолкнулись в коридор. Екатерине, сидящей на кресле, уже не было видно, что там происходит. И она, не придавая этому значения, подогнула ноги под себя и начала качаться, но ее мать уже резко умолкла.
