Впрочем, забегая вперед, можно сказать, что улыбка Джека, этого песочного и необразованного человека, у которого волосы были смазаны маслом, а лицо тряслось и сыпалось, как побелка в старом доме, что именно его улыбка, безусловно, эта скотская и гнусная улыбка, до жути пугала девушку и отражалась в лице злого клоуна. Но к этой девушке, стоящей подле нее, она сама в этот момент испытала какое-то отвращение, девушка была не то чтобы злым клоуном, а какой-то дурой! Ибо Катя не любила дураков. Вид же у девушки был весьма глупый, ее маленькие невзрачные глазки, как у собак болонковых пород, издевательски выглядывали из-под каре. Волосы были подстрижены самым ненадлежащим образом, каким-нибудь парикмахером, который, смеясь над нею, поминутно обкрадывал ее с ног до головы, делая такую неблагородную прическу. На такие мелочи вот Катя и обращала внимание. Но кроме всего прочего, в лице этой девушки было что-то надменное, самодовольное и максимально несерьезное. И самое страшное, что всем этим она пыталась жонглировать, свысока смотря на Катю, при этом глядела на свои часы и, издевательски тряся ими, пыталась возвышаться за счет этого нелепого жеста над девушкой, которую только что похитили мучители и удерживают ее без воли, а может, убьют часом позже.
Было и еще кое-что вдобавок, как вишенка на торте, если можно так выразиться, еще более гнусное унижение окружающих в ее действиях выражалось таким образом, что девушка доставала телефон и, смотря поминутно, тыкала кнопки на дисплее своих дорогих часов с важным видом. «И такую-то? И такую-то взяли на работу?» – в изумлении думалось Кате, она даже вышла из бредового состояния. «Такую, которая на собственных каблуках, и то держится с натяжкой». Желчь подобралась к Катиному горлу. «Такие-то меня и судить будут, ох… скверно!» Впрочем, молодой человек, у которого данная особа была на содержании, не сильно раздражал ее. Непонятно почему, она на него даже не обращала внимания. Одет он был не щегольски: в одну майку, пляжные шорты с тупыми пальмами, такие именно, как вот деды, надевая, выходили к бабкам на посиделки на дворовые лавочки возле дома, а также в свиные тяжелые сланцы, почерканные об известку, жамканные, как будто ими наступали на железные пробки из-под пива на протяжении всего срока, отчего они износились и напоминали побитое свиное рыло. Но, к слову, откоситься он смог от укора людей во всей этой одежде и даже от своей придурковатой бабы золотыми увесистыми часами, которые без дела висели на его правом запястье.
Часы также ему не подходили, хоть и подкупали своей дороговизной. Это именно та самая пакость, которая цепляется ко всем людям, внезапно разбогатевшим, которые и денег-то не видели до своих тридцати лет: надевать на себя всякое барахло, как можно больше и дороже, изрядно большими партиями, – уж так эта пакость управляла ими… И даже ремень от часов, который, естественно, не был впору и не обхватывал руку молодого человека, делал всю конструкцию безобразно свисающей с руки, словно сопля из носа у пьяного «прошмандохи».
Все это в какой-то мере вызывало у Кати внутренний смех и не позволяло ей заснуть, она была этому безумно рада.
– Пройдемте, пожалуйста, все идемте, – он обменялся взглядом с Джеком, как-то робко. – Идемте, идемте, вот-с сюда, за столик, я документы достану.
Они всей компанией вошли в дом. Джек тем моментом пошел на кухню и начал рыться в какой-то посуде. Кажется, ему и дела до всего этого не было. Он тут же абстрагировался от них всех и уединился, оставив Катю с ними наедине непонятно зачем. Но тут все стало ясно, парень с безобразными часами начал говорить. «Ох, лучше бы ты молчал!» – думалось девушке.
