Сам мужчина Даше не приглянулся: нечто худенькое и субтильное. Впрочем, он ведь предлагал подружиться, чтобы изучать русский язык и путешествовать вместе, поэтому внешность его большой роли не играла. К тому же он тут же сообщил, что в Париж прихватит свою Сигрен, так что, считай, все точки, где надо, расставлены с первой минуты. Правда, кто их знает, этих голландцев, с их свободной любовью, с кварталами «красных фонарей» и прочими излишествами! Даша девушкой была хоть и современной, но придерживалась традиционных взглядов на взаимоотношения полов.
Впрочем, может быть, она поспешила с выводами, и голландец действительно предлагал «пообщаться по-дружески», и более ничего. Поживем – увидим.
Вечером Даше позвонил Зиновьев.
– Как ты, девочка? Как настроение? – прочирикал он по привычке.
Его голос прозвучал на фоне уличных шумов, и Даша поняла, что ее благодетель отправился на прогулку со своим любимым бассетом Мамочкой. Он всегда гулял с ним сам, и как-то признался Даше, что действительно любит только ее и Мамочку.
Таким странным совсем не собачьим именем бассета назвала дражайшая супруга Зиновьева, Кира Сергеевна: она ненавидела свою давно ушедшую в мир иной свекровь и всех собак на свете, и потому отыгралась на ситуации, когда муж принес в дом беспомощного складчатошкурого щена с длинными ушами.
– Ты сошел с ума! Собаку! В дом! У нас паркет из африканской сосны! Убирайтесь вон оба! – орала в запале жена Василия Михайловича, размахивая у него под носом кухонным полотенцем.
– Ты, похоже, забыла, что дом этот не совсем твой. А еще правильней – это мой дом, – жестко оборвал ее Зиновьев, больно перехватив руку с тряпкой.
Щен, как и положено малышу, без устали наливал лужи на дорогущий паркет, Кира Сергеевна тыкала его мордой в мокрое, и, вспоминая, как муж заботливо менял пеленки под умирающей свекровью, зло нарекла пса «Мамочкой». Она не выносила его и называла «безногой собакой»!
На самом деле бассет был мужиком, и очень скоро свое мужское естество он с удовольствием демонстрировал не только пробегающим мимо собакам, но и хозяйке дома, как будто всем своим видом говоря: «Вот смотрите: кобель я, а не Мамочка!»
Странно, но муж вдруг полюбил это имя, и совсем забыл, что бассета зовут гордо и красиво – Луи-Гранд-Леколь-Бобби-Шарм… и дальше что-то еще «бла-бла-бла». На фига такое имя, если ни на выставки, ни на элитное супружество псину не готовили?! Он был Мамочкой, нежнейшим существом на свете для Васи Зиновьева. Целуя пса в лобастую голову, он закрывал глаза и вспоминал, как счастлив был в своем детстве, когда не стеснялся слез и прижимался нежно к женщине, пахнущей корицей и еще какими-то неведомыми ему пряностями.
Он заметил за собой, что с годами стал сентиментальным, что очень часто ему приходится задирать голову в небо, дабы не дать пролиться каким-то предательским слезам.
Он не печалился по этому поводу. Наоборот, ему приятно было сознавать, что у него есть душа. Она тепло ворочалась где-то между сердцем и желудком, устраиваясь поудобнее, после произведенного ею переполоха. Он ощущал ее присутствие под слоем накопленного за последние годы жирка.
Осознав, что, дав имя Мамочка ушастой псине, Кира Сергеевна Зиновьева тем самым потрафила ненавистному супругу, женщина перестала называть его так. Она специально выучила его настоящее имя и орала на бассета в минуты раздражения, посылая на все титулы его коронованных родителей.
