Когда в группе работала Ольга Дмитриевна, Ирина ясно чувствовала, что она именно РАБОТАЕТ. Нельзя было сказать, что она что-то делала не так, напротив, всё, что нужно, она выполняла хорошо; ко всем детям относилась ровно и благожелательно, никогда не кричала и не дралась, а если была чем-то раздражена, то, по мере сил, старалась этого не показывать. Её можно было сравнить с идеальной воспитательной машиной.
Однако такая вот бездушная правильность претила Ирине, которая не раз думала, что пусть бы лучше Ольга Дмитриевна накричала на неё, нахлопала по попке, но зато чтобы потом, когда никто не видит, можно было бы усесться к ней на колени и крепко обнять. Это ведь не так-то уж и много.
Людмила Ивановна раньше разрешала так делать, Ольга Дмитриевна – никогда. Никто из детей даже и не мог и помыслить чего-нибудь подобного.
Впрочем, Ирина всё-таки не удержалась и бросила взгляд в сторону воспитательниц. Людмила Ивановна за своим столом по-стариковски мелкими глоточками прихлёбывала из стакана чай.
– Здравствуйте, Людмила Ивановна.
– Здравствуй, Олечка!
– Ну, как тут у вас?
– Всё хорошо.
– Абрамов всё ещё в больнице?
– Да. Врач сказал, пусть ещё несколько дней полежит. Грипп тяжёлый, ещё перезаразит весь класс.
– Понятненько.
– Можешь сегодня сходить к нему с ребятами? Коля будет рад.
– Ближе к вечеру, – бросила Ольга Дмитриевна, снимая плащ и вешая его на вешалку рядом с курткой Людмилы Ивановны. Вешалка была привинчена к торцевой стене шкафчика с посудой.
Странное выражение глаз Людмилы заставило её озадаченно нахмуриться.
– Что-нибудь случилось?
– Нет… То есть, да… Но об этом ещё никто ничего не знает.
– В каком смысле – никто?
– Вообще – никто. Даже Андрей Васильевич.
– Подождите, давайте по порядку.
Людмила Ивановна начала громким шёпотом пересказывать уже известные Ирине ночные события. Девочка ловила каждое слово. Чтобы быть понезаметнее, она ещё больше склонилась над тарелкой и кончики волос измазались в каше.
Заметив, что к ним начинают прислушиваться дети, женщины вышли в прихожую и продолжили разговор там. Только они скрылись за дверью, ребята тут же зашумели и, сколько Ирина не напрягала слух, ей не удалось расслышать ни одного слова.
Разговор в прихожей неожиданно прервался. Дверь распахнулась, и воспитательницы зашли в группу. У Ольги Дмитриевны был торжествующий и самодовольный вид, какой бывает у человека, исполнившего свой долг и испытывавшего от этого удовольствие. Людмила Ивановна, напротив, ни на кого не глядя прошла к своему столу и принялась одеваться. Губы её были скорбно поджаты.
– Милочка, Вы сами не понимаете, что Вы наделали, – продолжила Ольга Дмитриевна, которая раззадорилась до такой степени, что ей уже было всё равно, слышат её дети или нет. – К Вам ПОДКИНУЛИ, – она выделила голосом это слово, – ребёнка, и Вы, не спрашивая ни Андрея Васильевича, ни кого-либо из администрации, ни хотя бы меня (У вас моего телефона нет?!), сами, Вы слышите – САМИ приняли решение его взять. Это даже не самоуправство, это… я даже не знаю, как это можно назвать!
Демонстративно не дослушав, Людмила Ивановна вышла из группы, громко захлопнув за собой дверь. Ольга Дмитриевна некоторое время смотрела ей вслед и, если судить по сузившимся глазам, что-то напряжённо обдумывала, потом быстрыми шагами отправилась в девичью спальню.
Ирине раньше никогда не приходилась видеть, как ссорятся между собой взрослые люди, тем более воспитательницы. Возникало ощущение, будто прямо на глазах начал рушиться уютный детдомовский мирок.
