– А им не грех отцовское добро растрачивать?! Совесть у них, стало быть с конца на конец, у подлецов, есть али нет?!
– Я костюм с флота привез… – робко оправдывается Кирилл.
– С флота?! – подхватывает старик и бежит из горницы в кухню, – с флота, говоришь? А в чем ходишь по будням? В моем ходишь! Что ты делаешь? Чем деньги зарабатываешь? У-у, дармоед! Хоть бы на работу куда поступил, чёрт долговязый… Женись и отделяйся – вот мое последнее слово!
– Мамаша! – негромко зовет Денис. – Перемени тряпочку на лбу… опять горячая стала.
Ананий Северьяныч спешит в горницу.
– Тряпочку захотел? А вожжей не хочешь? Я те дам тряпочку! Сопляк, шашнадцать лет, а туда же – в драчу лезет…
– Оставь ты его, оставь! – просит Ульяновна, забирая тряпку с головы Дениса.
– Да я в твои годы не знал, как и кулаком, стало быть с конца на конец, махнуть.
– Молчи уж! – вдруг переходит в контрнаступление жена. – А на Петров день, помнишь, как тебя отделали в Спасском? Забыл небось…
Ананий Северьянович, не ожидавший удара с фланга, стушевывается и растерянно бурчит:
– Так это когда ж было? Все ты путаешь, старая дура… Я уж того, женатый, чать, был…
– Парнем ты ходил, а не женатым был, вот что… Годов, чай, осьмнадцать было, не боле…
– А ну вас к лешему! – машет рукой Ананий Северьяныч и бежит в сени, но тут же возвращается, просовывает в дверь голову и замечает:
– Путаешь ты, дура, путаешь… Двадцать первый мне тогда шел…
К вечеру пришел дед Северьян. Постоял возле Кирилла, помолчал, прошел в горницу и тяжело сел в ногах у Дениса. Голубые глаза блестели смехом.
– Лежишь, бурлак?
– Лежу.
– Крепко отходили?
– Ага..
Дед погладил пепельную бороду, сунул ус в рот, пожевал.
– Ты головой умеешь бить?
– Нет… – вздохнул Денис и подумал о том, какой он несчастный, даже дед и тот пришел его мучить. Подумал и отвернулся к стене.
– А ты научись, дуралей. Когда одолевают в драче и под рукой ничего тяжелого нет, тогда это лучший манер – головой.
– Да я упал, а он тут на меня и навалился! – не выдержал Денис, снова поворачиваясь к деду.
– А падать, бурлак, не надо… Это хуже всего. На ногах надо крепко стоять… Болит рожа?
– Болит… болит, дедушка, – вздохнул Денис, услышав знакомые теплые нотки в голосе и словах старика.
– Ничего, подживет… А девки, брат, на тебя теперь не заглядятся. Девки, они красоту не такую любят.
– Ах, оставь меня, дедушка! – обиделся Денис.
– Ну, лежи, лежи… – примирительно сказал дед Северьян вставая. – А рожу ты, бурлак, береги… Она у тебя, рожа-то, от Бога. А что Богом дадено – беречь надо…
Скрипя половицами, он тяжело зашагал в кухню.
– Мамаша! – позвал Денис.
– Чего тебе?
– Мамаша, дай-ка мне на минутку зеркало…
Архитектор Белецкий каждое лето отдыхал со своей семьей в Отважном на собственной даче. Зимой Белецкие почти никогда не приезжали в Отважное, и в качестве сторожа оставался на даче учитель Митрофан Вильгельмович Квиринг. На лето он снова переезжал в свою маленькую и неуютную комнатку в здании школы.
Белецкие любили Волгу, а для дочерей, Жени и Вари, переезд в Отважное из наскучившей за зиму Москвы был настоящим праздником.
Небольшая деревянная дача с открытой верандой стояла на обрыве, на самом берегу Волги, утопая в кустах жасмина и сирени. Ее яркая красная крыша была далеко видна с реки.
Спустя неделю после приезда Белецкий и Анна Сергеевна сидели на веранде, пили чай, наслаждались теплым вечером, красным закатом и земляникой. Огромное раскаленное солнце падало в Заволжье, прямо на острые пики темной полоски елового леса, окрашивая в фиолетово-красный цвет небо и реку. На высоких березах шумели грачи, готовясь ко сну. По улице, вздымая клубы горячей пыли, брело стадо коров, и пастух Архипыч волочил за собой длиннющий пеньковый кнут.
