Тётка Наташа поехала с мясом на базар. Последние машины со свёклой грузились уже без неё.
Гулять женщины попросились к деду Захару. Изба у него просторная, в три окна. И, главное, сам хозяин приветливый и рассудительный. Когда у тётки Наташи случилось такое, успокоил её:
– Дюже не горюй. Сама, дети живы, здоровы. А телка не сегодня так завтра продавать.
И то правда. На базар съездила удачно. Обнову себе купила. На тётке Наташе миткалевая с рюшками на рукавах кофта, тёмно-бордовая юбка. На отвороте кофты брошка из трёх жуковых вишенок. Очень они личат её тёмному волосу. Какая-то не обычная тётка Наташа.
Сегодня она прибралась пораньше, скотину управила и зашла за мамой.
– Не токо работать, и погулять надо!
– Правду говоришь, Наташ.
– Хоть от сапухи отмыться.
Прибывающие к деду Захару женщины прихорашиваются за занавеской у печки, молодеют на глазах.
– Это ты, Наташ? Не признала тебя, – окликает Нюра-роза.
– Богачкой стану! – отшучивается её подруга.
– Всё, бабы. Садимтеся.
– Пора уж. Гармонист заждался, – громко объявляет Фроська, окидывая недовольным взглядом товарок.
Сама она устраивается рядом с мужем.
Я, Санька, наши друзья, одноклассники, тоже веселимся. Как угорелые, носимся друг за другом вокруг избы, в окна заглядываем, где вот-вот начнётся гульба.
«Ухаживать» – разносить вино – женщины попросили деда Захара и Столбова Кирюшку, примака моей тётки. У него голос ладный. И сам выпить не дурак. Кирюшка, уже «тёплый», присел на краешек стула, ждёт, когда дед Захар на правах старшего поздравит женщин с праздником, с окончанием полевых работ и предложит по первой.
Чего-то замешкался хозяин дома, и Кирюшка, уже пропустивший у судной лавки стаканчик, тряхнув крутолобой головой, потянул густым голосом:
Шумел колхоз,
Крестьяне гнулись,
А власть советская была…
– Ты, Кирюшк, это не надо. Об чём-нибудь другом давай, – заволновался дед Захар. – Выпьем, бабы.
Загомонили притихшие было гости, прицеливаясь стаканами к губам. Непривычно как-то. Однако мимо рта никто не пронёс. Кто глоток, кто два. Фроська хлобыснула до дна:
– Провались она в живот!
Приняла, сколько душа пожелала, и тётка Наташа. Тепло приятно растеклось по телу. Сделалось ей легко и уютно. И сидевшие за столом товарки, мужики виделись все такими хорошими и родными. Подмывало сплясать.
– Не спеши, Наталья. Закуси. Все ешьте, – просит дед Захар, стараясь исправить свою заминку, что допустил вначале торжества.
Мама всегда в тени, а тут вдруг тихим, ровным голосом заводит:
На позицию девушка
Провожала бойца…
К ней присоединяются другие женщины. Поют о бойце, но думает каждая о себе, о мужьях, отцах наших, не вернувшихся с войны. Жалостливая песня. Нюра – роза, шмыгнув носом, прикрывает глаза ладонью. У неё четверо на руках и у самой здоровье не ахти. Лишь Кирюшка Столбов стоит непоколебимо прямо за спинами женщин, старательно выстраивает их голоса на нужную высоту.
– Мить, глянь, – толкает меня в бок Санька.
Высоко в голубом небе над нашей деревней тяжело плывёт журавлиный клин. Провожаем его глазами, пока не истаяли в вышине журавлиные точки. Замечательный день выбрали наши матери посидеть вместе за праздничным столом, передохнуть от тяжкого ежедневного колхозного ярма.
Тем временем дед Захар подбил женщин поднять ещё по рюмке, и Стёпка, правильно оценив момент, развернул меха гармони:
И-и эх… твою мать,
На кобыле воевать.
