Я думаю – откуда он про шестерых детей знает? Но кашу и масло взял.
– А вещи тоже возьмите. Может, пригодятся.
Конечно, нас приучали в школе, что милостыня – это плохо, ты должен всегда быть самостоятельным. Но каша с маслом, поди, хороша. Больно запала в сердце.
А с другой стороны – надо в церковь идти, проявить лояльность. А не хочется. Может, сходить в какой-то особый день? Канон Андрея Критского послушать? Хотя бы не так стыдно будет за еду. Вещь огромная, страдания поднимает из души огромные, как океанские валы. Потом только плакать хочется. Но потом я подумал: может, мне с Сереженькой Валериным подсиживать и за кашу в расчете будем? Назидательность попов мне как-то мешает, что ли.
Оказывается, миссионер Валера тут недалеко живет. У него жена – прихожанка этой церкви и сын Сережа – мальчик лет семи. Его за ручку надо водить. Может, я попрошусь в няни за кашу? Ну, хоть иногда? А то даром есть как-то неудобно. Словом, божественное с налету не поддалось мне. А в няни – еще хуже. Я даже не слышал о такой болезни – спинальная мышечная атрофия. Я думал – ходит же он с матерью по двору и со мной будет. Познакомится – и будет. А оказалось, что он последние недели ходит, а потом сляжет. Оказалось – с рождения – он нормальный, до пяти лет – нормальный, даже от собаки убегал с каким-то мальчиком, но тот полез на забор, а он остановился, так собака тому мальчику спустила штаны, а Сереженьку не тронула. А потом он слег и начался процесс затухания жизни, который может продолжаться долгие годы. Лекарство от этого стоит умопомрачительных денег и на всех его не хватает. А так Сереже платят пенсию, его кормят и он отзывается на какие-то слова. И всё.
Пришлось мне отступить, не дразнить родителей и без того попавших в трудное положение. И мы пару раз с ним разговаривали. Я говорил: «Сережа!», и он откликался.
На переезде, за домом учителя – дом мучителя всей деревни.
Здесь жил автор продажи школы, дома учителей, упразднения библиотеки, убитый неизвестными.
Это – справа. А слева по трассе – отдельный дом. Дом художников: окна во всю стену, такие же шторы и совершенно невозможная маленькая собачка в костюмчике. Это – на счастье нашей внучки Агнии, если встретим.
Левая сторона улицы – это Хуснуллина. Но только не в первом браке, а во втором. Когда одного ребенка ведет, а другого – везет. И вроде у нее получается. Не отчаивается. Сказала – «Нет!» – после свадьбы. Не успели её сыграть, как он на чужую позарился. Развод – и никаких! Ну и что ж, что беременна? Пойду на ресепшн в паре с матерью, подниму ребенка сама, жить буду с другим и ему рожу. А гулянок твоих татарских – сама татарка! – не потерплю!
Пока держится. Со вторым мужем она живет в первой части бывшей школы.
Вторую часть школы аннулировали. На месте аннулированной части построен маленький белокаменный домик. В двери занавеска болтается и вот уже лет пять, наверное, никто туда не входит и не выходит. Я думаю, что здесь авторы приватизации жили. Сначала по себе поделили, а потом переделили уже с кровью. Между кем и кем – никто ничего не говорит и не собирается говорить. Всё забыто.
Жалко только библиотекаршу. Ей сказали:
– Закрываемся. А она спросила: «А книжки?»
А ей сказали с ухмылочкой: «В помойку!»
– Да как же это? – удивилась она.
– Ну, кто это старье читать будет, дорогая женщина? И не мешайте нам.
