Сейчас у него было странное чувство, будто бы он куда-то очень быстро бежал, бежал, убегал от кого-то, от самого себя, останавливался лишь за тем, чтобы оглядеться и зализать свои раны, и снова бежал, бежал, бежал… и вот уже финишная черта появилась. И он остановился и понял, что за чертой – погибель. А что такое смерть, он не знал, он видел её, чувствовал шкурой волка, сам не раз погибал, но не понимал смысла смерти как явления жизни, а ведь это было явление, сравнимое разве что с рождением человека, быть может, ещё более глубокое – не понимал этого, а потому боялся. Ужасно не хотелось влететь туда на полных скоростях. Хотелось несколько последних шагов пройти, подумать, посмотреть по сторонам, если хватит мужества и опыта – оглянуться назад, осмыслить, наконец, просто отдышаться и отдохнуть, как перед дальней и неизведанной дорогой. И больше уже не наматывать штрафных кругов, хватит! Хотя он свой счёт ещё не оплатил, довольно бояться! Нужно пробовать жить… жить! Жить! Жить!
Когда тётушка пришла из магазина, Андрей смотрел телевизор. Шёл какой-то очередной карнавальный сериал о любовных переживаниях людей с другим цветом кожи, но Андрей тупо смотрел в экран старенькой «Чайки» и думал о своём.
– Я вот тут по дороге что обмозговала, – начала она с порога. – Если тебя разыскивает милиция, то как же ты устроишься на работу? Тебе же нужно прописываться, а сейчас в мире-то вон что творится! Сведения обо всех, кто приезжает в город из других краёв, тщательно проверяются. Как ты будешь? Прятать тебя мы не можем.
– Не волнуйтесь, – спокойно ответил Андрей. – Сейчас не те времена, когда милиция одного российского города суетилась бы ради милиции другого. Я это знаю хорошо. На втором курсе юрфака ещё до отчисления проходил практику в уголовном розыске одного из районных отделов. Кроме того, моя статья смехотворна. Нашли несколько столовых ложек маковой соломки. Я её заваривал и пил как чай, чтобы печень сильно не болела. Работал я тогда в кузнице на Печатной. Работа тяжёлая, нагрузка на печень большая. Преступлений я никаких не совершал. Поэтому и считаю, что судить меня собирались не по справедливости. Перед Богом я сам отвечу, но не перед людьми. – Он тяжело вздохнул. – Вы не волнуйтесь. Обузой для вас не стану. Немного поправлюсь и уйду на квартиру.
– Да не в этом дело, – печально произнесла Надежда Николаевна. – Просто я тебе кое-что не сказала… Максим-то наш не просто пьёт, а уже загибается от пьянки. Намедни чуть руки на себя не наложил, Бог отвёл. Алкоголик он уже давно. С самой работы следователем в Автозаводском уже алкоголиком был, каждый день выпивал по бутылке водки, потом на конфискат перешёл. Так и покатился. Мать его поэтому на дачу увезла. Горе у нас. Это уже не первый год. Бьёмся с ним, бьёмся, а все без толку. Наказывает судьба за что-то весь наш род Волковых. Мама-то у нас была верующая, а вот мы, то есть дети, в том числе и твой отец, нет. Безбожники мы были, – заключила она.
– Тогда все были безбожниками.
– Не все! – воскликнула горячо тётя. – Не все… У нас другое. Когда твой отец был ещё совсем маленьким, лет пять ему было, мы всей семьёй голодали, война была. И вот он однажды прибежал домой после футбола в истерике, начал кричать, что он есть хочет. Мама попыталась его успокоить, мол, потерпи, сынок, Господь терпел и нам велел. А он схватил своими худенькими ручонками икону мамину Спасителя и шлепнул её об пол. «Что ж, – кричит, – твой боженька допускает, чтобы мы голодали?!». Мама в слёзы, конечно. Отругала, отшлёпала его, а он после этого случая как будто на Бога злобу затаил… как волчонок стал, ей Богу! Да и не только он, – спохватилась тетя. – Верка, та тоже богохульничала. Да и я, – она опустила глаза. – Чего уж греха таить.
