Так, оживленно беседуя сам с собой, я вышел к своему сектору. На повороте, у блока внутренней связи, остановился. В это время, когда после смены народ расходится по ярусам и секторам, и на этом месте Арчи Драйден ждет своего отца. Он из группы Лены Рычковой, в прошлом году Валентина у них вела историю и риторику. Обычно он стоял под «почтовым ящиком» – маленький, веснушчатый, совершенно разбойного вида ребенок. Мы с ним большие приятели.
С монтажа я приносил ему всякую блестящую мелочь, а однажды приволок дефектный шарнирный болт. Арчи в восторге ухватил его, взвалил на плечо и ускакал домой, не дождавшись отца.
Мне нравилось с ним беседовать, я узнавал иногда поразительные вещи. Например, из сердцевины расщепленного местного репейника после недолгой сушки получается вкуснейшая тянучка, а вот если растереть сухие листья полосатика да подсыпать кому-нибудь в компот, то этот кто-нибудь весь день будет ходить в зеленых пятнах. Я рассказал об этом Валентине, она отмахнулась, ей хватало забот в группе. Через полгода случайно услышал в новостях, что из клетчатки полосатика выделили новый биопигмент, очень стойкий.
Сегодня Арчи на месте не было, наверно, уже встретил отца. Ну и ладно. Я не сентиментален. Приятно, конечно, когда тебя дожидается сын, ты осторожно подхватываешь его на руки: осторожно, так как потолки здесь невысокие, потом вы идете рядом – себе на радость, другим на умиление. Что характерно – на Земле редко встретишь детей или подростков вне школьных городков. Там без взрослых он или заблудился, или сбежал из детской зоны. Здесь проще. Никому не возбраняется лезть куда попало, путаться под ногами, встревать в дела взрослых.
Дети на Марсе всем в радость. Ну а если нет детей, то ничего не поделаешь. Мне доводилось слышать о трагедиях некоторых бездетных семей, и я, признаться, не понимал, как можно сознательно идти на генетический риск, обрекая себя и других на ужасы страшнее, чем муки одиночества. Как-то я сказал об этом Валентине, она пожала плечами и ничего не ответила.
В прихожей я боком развернулся к нише, стянул комбинезон. Из комнаты донесся смех жены и чей-то голос. Голос мужской. «Когда же она смеялась в последний раз? – задумался я. – Кажется, на той неделе, когда я облился чаем».
За столом сидел очень полный мужчина и ел из моей любимой тарелки окрошку. Валентина увидела меня и сказала:
– У нас гость!
Словно я сам не видел.
Мужчина поднял голову, положил ложку, встал, подошел ко мне, тряхнул за плечи и провозгласил:
– А ты вырос, Арам, тебя не узнать! Здравствуй!
– О! – радостно сказал я. – Здравствуйте и вы!
Пять с лишним лет прошло с тех пор, как я в последний раз видел его. Он раздался вширь, лоб пошел еле заметными морщинами.
Было время, когда мы встречались почти каждый день. Он знал массу историй и невероятных случаев, любил поговорить, а я любил слушать. Потом я устроился на курсы освоенцев, чудом проскочив через конкурс. Видеться стали редко, потом еще реже, и наконец, контакты свелись к праздничным поздравлениям.
– С вашего позволения, друзья мои, я доем эту окрошку, и если вы меня не прогоните, то проведем вечер воспоминаний.
Жена нахмурилась и придвинула к гостю блюдо с лимонными ягодами. Прокеш взял ягоду, положил на язык и скривился:
– Кисло. В такую, значит, мелочь выродился здесь лимон?
Потом гость ходил по комнате – пять шагов в ширину, восемь в длину, заглянул в спальную нишу, в санкуб, сочувственно повздыхал, но тут же сказал, что слухи о невозможных бытовых условиях освоенцев сильно преувеличены. Развернуться, конечно, негде, но ведь вы и не собираетесь здесь разворачиваться?
