– Чур моя! – завопил Санька, размахивая пустым мешком. – Я первый увидел!
Ребята заглянули под лестницу. Вверх и вниз под ней простирались дремучие джунгли. Желтые линии солнца, падающего сквозь щели ступенек, перечеркивали крапиву, словно пошинковали на ровные доли. Молодая, нежно-зеленая на свету.
– Молчок! Ни-ко-му! – сразу предупредил Витька Коршун.
Они стали рвать. Крапива напрасно сопротивлялась изо всех сил, и Санька чувствовал, как под землей лопаются от напряжения нити ее корней. Обстреканные руки покраснели и покрылись мелкими белыми волдырями, твердыми на ощупь.
Ребята наполнили мешки и начали карабкаться к дому по косогору – наискось ближе. Дом вырастал в небо, и скоро уже можно было различить каждую кирпичную завитушку на его фасаде.
– И сразу на речку, – пыхтя, сказал Витька.
На обрезе холма сидел четырнадцатилетний «кровопивец» Колька Пожарин, он сосал огрызок белого сахарного турнепса, чтобы растянуть удовольствие, и похлопывал палочкой по голенищам своих сапог. Рядом лежал, опершись головой на локти, лупоглазый Ленька Пашков, по прозвищу Рыба-лоцман. Когда он где-нибудь появлялся, – жди Пожарина. Высматривал, вынюхивал и бежал шептать своей Акуле.
– Крапива? – деловито спросил Пожарин и развернул свой пустой мешок. Встал и встряхнул его. – Каждый вали, чтоб полный.
Ребята стояли и смотрели на него снизу вверх.
– А ты сам, а ты сам!.. – вдруг заверещал Юрка и умолк.
– А до речки далеко, – лениво сказал Пожарин, прищурившись. Еле заметно дрожали уголки век. – Далеко катиться. Пинок правой – и там! Ну? Давай сюда!
Он вырвал мешки из безропотных рук, набил до отказа свой, пузатый, а похудевшие, раскрутив, бросил вниз. Мешки повисли на кустах бузины. Рыба-лоцман загоготал.
– Дзенкуе бардзо, – мрачно сказал Витька.
Ребята глядели, как удалялся грабитель Пожарин. Сначала верхний край косогора скрыл его по пояс, потом по шею – голова была словно отрубленная – и исчез.
– Ладно, айда за мешками, – шевельнул желваками Коршун.
И опять пришлось рвать крапиву.
… Бабушка скоблила ножом добела половицы в коридоре.
– Во сколько! – похвастался Санька. – Мировая крапива! На, а я пошел.
– Домой отнеси, – рассердилась бабушка. – Куда на мокрое кидаешь?
Когда Санька нес мешок к себе, вновь увидел Пожарина. Он стоял у своей двери и торговался с мамашей:
– Дай трояк на кино.
– Другие уже работают, – безнадежно выговаривала ему невидимая за полуоткрытым входом мать.
– А я?.. Крапивы сколько! Все руки пожег! А хлебные карточки кто достает?!
– Сядешь ты, – понизила голос мать.
– Жди-жди, дождешься, – угрюмо сказал Пожарин. – Плакать будешь.
– Буду, – как-то безответно согласилась мать.
Санька прошел мимо них к себе и толкнул свою дверь. Тут многие не запирались, если были в доме: на кухне или еще где поблизости.
– Духовушку дай пострелять, – крикнул Саньке Пожарин. – Пульки есть.
– Вечером, – жалобно отозвался Санька. Духовое ружье было единственным его сокровищем.
– Учти, Санька, я устал ждать. – И Пожарин, получив три рубля из протянутой руки матери, зашагал к выходу.
Он и прежде то на день выпросит ружье, то на два, а недели две продержит. Отдавал – когда Санька бабушкой пригрозит: хватились, мол, дома, где оно?..
Как ненавидел его Санька!.. Он бы его убил, если было бы из чего, если бы за это ничего не было потом и если бы он смог, вот так смог убить человека, пусть даже и Пожарина. Санька не знал, как это сделать, и смутно чувствовал, что это невозможно, но все равно думать об этом было приятно. Пожарин был старше всех ребят, живущих в казарме. И Санька так его боялся, что тот даже снился во сне в компании с «фиксатой» шпаной, с которой водился наяву. Компашка эта, к счастью, постепенно редела: сажали то одного, то другого за всякие дела.
