Но у нас-то работа не такая уж тяжелая, никаких профзаболеваний, вроде бы, не наблюдается. Это относительное благополучие можно легко проверить на себе и коллегах, ведь мы уже третий месяц работали на паровозах. И хоть бы что – бодры и веселы!
Довольно быстро мы привыкли к ночным сменам, у нас появились новые знакомые, и мы стали своими в депо и в поселке железнодорожников.
Мы привыкли и нашим паровозам. Неожиданно, эти громадные и архаичные машины стали казаться нам почти одушевленными существами со своим характером, поступью и пыхтением. Они, как большие домашние животные, требовали ухода и регулярного питания
Однажды после работы я вдруг обнаружил на ладонях «трудовые мозоли», и начал себя слегка уважать.
Вот, мол, тружусь, рассуждал я, и даже на ладонях появились, своего рода, доказательства этого. В те далекие времена мозоли еще считались признаком трудовой доблести, но уже не геройства.
Если бы я не забывал надевать рабочие рукавицы, то этих следов нарушения техники безопасности, никто бы не нашел. Но не привык я еще к рукавицам, и часто работал без них, особенно с наступлением летнего тепла. Мне казалось, что без рукавиц чуть прохладнее рукам.
При ближайшей встрече с Наташей, которая как раз разучивала какую-то вещицу на виолончели, я похвалился тем, что у меня появились следы трудовой доблести.
Наташа попросила показать предмет моей гордости, и я не без некоторого бахвальства продемонстрировал свои ладони. Показывал и думал: «Вот, мол, смотри, как мы героически трудимся».
И тут Наташа предложила: «А спорим, что у меня мозоли побольше твоих будут»
– Спорим! А на что?
– На торт!
– А на коньяк, слабо?
Ударили по рукам, и сошлись на шампанском.
И тут Наташа показала мне пальцы на левой руке. Я чуть не упал от удивления – на указательном, среднем и безымянном пальцах зияли не мозоли, а какие-то чудовищные рытвины со следами от струн.
Оказывается, левая рука виолончелиста, которой он прижимает струны, имеет такие глубокие следы трудовой музыкальной деятельности, что мои мозоли – это не жертвенная расплата за трудовой энтузиазм, а просто детский лепет.
Делать нечего – пошел искать шампанское.
Всякому благополучию приходит конец, если ты расслабишься и утратишь контроль. А жили мы, действительно, довольно интересно и безмятежно, и терпеливо ждали электрификации, не нашей, конечно, а железной дороги.
Дружба между нами – земляками крепла. Мы уже обзавелись добрыми знакомыми среди обитателей поселка близ Сортировочной.
Некоторые из наших ребят влились в волейбольные и баскетбольные команды, а мы азартно болели за них на соревнованиях. Казалось, жизнь налаживается.
Вдруг первого сентября нам – двадцатилетним парням пришли повестки из военкомата. Пожалуйте, мол, на воинскую службу. Мы срочно понадобились нашей Родине.
Потом мы узнали, что на шестидесятые годы приходилась, так называемая, «демографическая яма» – недостаток молодых людей-призывников.
Она стала следствием войны – тогда рождалось очень мало детей. А теперь те немногочисленные мальчики выросли, и стали парнями, достигшими призывного возраста. Поэтому из-за нехватки призывников стали брать в армию всех подряд.
Уже девятого сентября мы, постриженные «под ноль», предстали перед призывной комиссией. Хотя многие из нас рассчитывали с осени пойти учиться в заочный институт МИИТ, а пришлось идти, куда Родина велит.
