Держи это в тайне - страница 17

Мой ответ не удивил миссис Дуглас. Конечно, внимательно присмотревшись, кто-то бы, мог заметить легкий налет удивления в ее взгляде. Но, несомненно, она давно привыкла к чудачествам незрелых юнцов.

– И почему ты так считаешь?

– Ну, – я нерешительно запнулся. – Ну, я думаю, у них есть все шансы. И Эйсебио – очень талантливый игрок.

– Мм, хорошо! Самостоятельное мышление! – одобрительно рявкнула она.

Я должен объяснить тебе, что получить похвалу от миссис Дуглас было равнозначно тому, как получить Орден Британской империи или Крест Виктории с тремя Пряжками. В 1966 году она считалась преподавателем «старой школы». Что это значит? Сложно это сейчас объяснить молодому поколению, мой дорогой друг.

«Старая школа» – это особый мир. Если бы в 1966 году, ты оказался в роли миссис Дуглас – это бы означало следующее – ты, нечасто, но абсолютно открыто, мог курить на уроках; регулярно, без сожалений, колебаний и угрызений совести, мог применять телесные наказания за любое малейшее нарушение, и при этом, твои ученики и их родители, завороженные важностью твоей особы, питали бы к тебе безмерные чувства почтения, благоговения и уважения. Нам казалось, что Миссис Дуглас нравилось колотить линейкой наши распростертые ладони. Но то, что ей на самом деле нравилось – это незаурядный, острый и ясный ум. Любознательность. А линейка, и ее притягивающая, харизматическая личность, были ее секретным оружием, оружием нашего воспитания.

Так, за что же мы получали линейкой? Ну, конечно же, за разговоры, во время ее объяснений; за шалости и баловство, на которые только были способны маленькие озорники английской начальной школы; за брызганье чернилами; за броски ластиком по Дебби Чапман; за слишком долгое разглядывание близняшек Тейлор. У Миссис Дуглас была поразительная приверженность к правильности речи. Не забывайте, речь идет о Южном Лондоне. Поэтому мы, непременно, получали линейкой по рукам за все вульгарные слова, коверканные звуки и похабно составленные предложения.

Ее глаза, как будто, становились больше, а волосы, казалось, встали дыбом. Она «сжималась» вся в комок нервов. Сейчас, я бы так сказал об этом, наверное. Делала глубокий вдох, прежде чем сердито выкрикнуть:

– КоЛидор! Ко-ри-дор! Буква «Р» находится там, не просто так, ты – ужасный маленький бездельник. Бог мой, где тебя воспитывали? Или может «воспЕтывали», так правильно будет?! Выходи к доске! – а эта команда означала неизбежное наказание линейкой. Неверные ударения в словах – линейка; пропущенная буква – линейка; помарка в тетрадке – линейка.

Это был другой мир. У нас были чернильницы и те, царапающие бумагу, перьевые ручки. Деревянный цилиндр с мудреным кусочком металла на конце. Никаких запасных стержней. Ответственные дежурные за животными, за растеньями и за окнами, дежурные у доски. И мне кажется, что были у нас даже негласные дежурные по очистке ее пепельницы, что бы ни дать той переполнится и высыпать все содержимое на стол. Тогда, в начальной школе, ее внешний вид напоминал мне Черчилля. И я полагаю, в немалой степени, она и воплощала собой поразительную стойкость Черчилля. У нее был решительный подбородок и внимательный взгляд. Она была членом всех спортивных команд в округе. Да, уже с семи лет мы участвовали в спортивных соревнованиях против других школ. Жаль, что я не могу вспомнить ее наставления нашей команде, перед игрой в футбол с соперником в начальной школе. Все, что мне вспоминается, это ее неожиданно щедрая похвала, когда я занял третье место в стометровке на Одиннадцатых финальных общегородских Лондонских школьных соревнований с бега с барьерами. И в другой раз, когда я забил единственный гол в нашем поражении, 5: 1, от главных, ближайших, и ярых соперников из местной католической начальной школы. (И куда подделось теперь все наше соперничество?) Возможно, она относилась ко мне так потому, что знала, какая судьба меня ожидает. В мои пять лет, мне казалось, что ей симпатизирует моя решительность и упорство, мое желание не сдаваться никогда и никогда не опускать руки.